Новосибирск и Новосибирская область: свежие новости, объективный анализ, актуальные комментарии

В «Красном факеле» рассказали историю о социальных химерах и фантомах 

«В театре теней сегодня темно,
Театр сегодня пуст».

Константин Кинчев, группа «Алиса»

Есть растиражированное мнение, что роман Достоевского «Бесы» творцы обходят стороной, ибо он слишком сложен и сценически невозможен, но это совсем не так. Спектакли по мотивам идут во многих российских театрах, а в этом году кинорежиссёр Сергей Арланов представил сериал «Клипот» — в маленьком провинциальном городке скучающая молодёжь начинает бороться за всё хорошее против всего плохого под руководством мажора, прибывшего из швейцарской школы. Ничего удивительного в популярности «Бесов» нет: мы вновь оказались на витке спирали, где радикальные идеи разного толка выжигают из нас человеческое и сужают тоннели реальности, заставляя категорически разделять мир на своих и чужих. А когда идея тотально поглощает человека, то оставляет от него потом горстку пепла — и судя по количеству золы, которая просыпалась с колосников на головы героям спектакля «Бесы» Андрея Прикотенко в театре «Красный факел», у нас плохие новости.

По замыслу режиссёра, «Бесы» существуют в мультивселенной его же «Мёртвых душ», где действие разворачивается в условном безвременье, а сценография весьма аскетична — белые стены-порталы да иногда стулья. В этом мире не существует понятия «человек — это звучит гордо», всё живое здесь растворяется и поглощается холодным белым светом, а суетливый человеческий исход, бредущий маленькими «стадами» на заднем фоне, отчётливо работает на евангелическую притчу про бесов и свиней, которая и стала вторым эпиграфом для романа Фёдора Михайловича. И если в «Мёртвых душах» мир, придуманный художником-сценографом Ольгой Шаишмелашвили, подсвечивал склонность русского человека к магическому мышлению, то в «Бесах» — к умению превращать свою душу в безжизненную стерильную пустыню и помещать себя в рамки-стены. Этот мир, напоминающий пространства в спектаклях режиссёра Римаса Туминаса, живёт в постапокалиптичном режиме — условное Заречье давно сгорело, с неба валят вёдра пепла, а жалкие светильники-примусы в руках героев вряд ли добавят света в предлагаемые обстоятельства. А если учесть, что Прикотенко считает своих «Бесов» условным продолжением «Мёртвых душ», где лампы связывали мир живых и мёртвых, то примусы явно сигнализируют нам, что никого живого здесь нет.

И наоборот — высвечивал настоящее, как в эпизоде встречи Николая Ставрогина (Александр Поляков) и отца Тихона (Андрей Яковлев), где первый сжимается до размеров испуганной мыши. В аннотации к спектаклю, размещённой на сайте театра, режиссёр говорит о том, что для него «Бесы» — это одновременной жуткий и очень смешной роман, но здесь всё зависит, конечно, от зрительской оптики. Кому-то будет совсем не смешно, ибо только мартышки в баснях хохочут, увидев в зеркале неизвестную рожу. Впрочем, даже сам роман Фёдора Михайловича приверженцы разных идей толкуют по-своему: одни видят жёсткую статиру-предупреждение на представителей русского западничества, которые задурили молодёжи голову либертарианскими идеями, а другие — предтечу большевизма и всё, что с ним связано. Хотя Достоевский писал о «Бесах» вполне конкретно: «Эти явления — прямое последствие вековой оторванности всего просвещения русского от родных и самобытных начал русской жизни». Итак, в губернский город одновременно возвращаются из-за границы демонический красавец Николай Ставрогин и сын домашнего приживала-учителя Пётр Верховенский (Никита Воробьёв). Их приезд открывает портал в ад: городок начинают сотрясать скандалы-убийства-расследования, а на шее у власти завязывается удушающая петля из политических интриг. «В романе Фёдора Достоевского “Бесы” насчитывается 15 убиенных персонажей. Постановщики пытались спасти некоторых из них, и тем не менее в спектакле содержатся сцены насилия и убийства», — предупреждают зрителя перед спектаклем в театре.

Николай Бердяев считал, что в романе Достоевского есть только одно действующее лицо — Николай Ставрогин, все остальные — лишь его эманации-проекции, безвольные спутники, несущиеся по орбите звезды. Ставрогин Александра Полякова — скорее сатирический персонаж, который принёс сам себя в жертву на алтарь либидо, но до конца так и не понял: а из-за чего, собственно, такой сыр-бор вокруг его персоны? Его демонизм — явно придуманный, часть точно выверенного имиджа, у него нет экзистенциального окраса. Поэтому знаменитый монолог из ненапечатанной главы «У Тихона» звучит не горькой исповедью, а ещё одной попыткой придать себе значимости: а я ещё и вот так могу! Все эти политические шуршания местного уровня ему вообще до светильника, впрочем, как и женщины уездного города. Он явно чем-то мается, много говорит и, наверное, страдает.

У Петра Верховенского — моторика мелкого беса, изживающего весь спектакль обиду на отца Степана Верховенского (Николай Телегин), который, как и положено человеку остролиберальных взглядов, ходит исключительно в белом пальто, извините, костюме. Петруша тоже много говорит, чего-то требует от Ставрогина, интригует и подставляет, но не очень понятно — зачем? Если у Лапши и его друзей  из шедевра Серджо Леоне «Однажды в Америке» (Прикотенко отчасти ассоциирует «Бесов» с этим полотном) была вполне конкретная цель, ради которой они разрабатывали свои гангстерские схемы, то здесь она не отчётлива. Все заняты какими-то своими внутренними и мелкими делишками, дрязгами и проблемами, поэтому не совсем понятно, как этот дуэт вообще смог сколотить идеологическое подполье, оказывая влияние на умы провинциальных радикалов и запустив череду убийств и самоубийств. Самый красивый мальчик в классе и его свита — вот, собственно, и всё. Впрочем, режиссёр развивает линию «Мёртвых душ», где Чичиков тоже дутая фигура, сформированная общественным мнением — эдакая социальная химера, поэтому всё логично.

Похоже, Андрей Прикотенко (по крайне мере, в новосибирских постановках) постепенно уходит от своего излюбленного приёма перекодировки, когда от изначального классического текста остаётся его современное подобие, — его «Бесы» идут в фарватере нарратива Достоевского, и иногда это кажется избыточным. Может быть, ещё и по той причине, что получилось очень много текста на один квадратный сценический метр, а мы уже привыкли к другой форме высказывания, когда события превалируют над словами. Но это не мешает в некоторых моментах чувствовать себя тенью на стене «платоновской пещеры» — горестно восхищаясь и ужасаясь этому состоянию одновременно.