Новосибирск и Новосибирская область: свежие новости, объективный анализ, актуальные комментарии

В новосибирском театре «Старый дом» поставили спектакль о человеке с ментальными особенностями, родительском «гештальте» и бессмертии души

Текст Дэниела Киза «Цветы для Элджернона» стоит для меня в ряду важных книг ХХ века, способных вывернуть тебя наизнанку, чтобы явить миру твоё беззащитное нутряное «брюшко» и ткнуть в него побольнее, ибо стоически пережить страдания 37-летнего уборщика Чарли Гордона, доброго человека с особенностями развития, может далеко не каждый читатель. Для очевидной «манипуляции» есть все составляющие: холодные родительские фигуры, насмешки социума, блуждание в потёмках неразвитого интеллекта, искусственное вознесение на вершину гениальности и неизбежный регресс, когда человек сознаёт, что опять катится с горы в пропасть. Все эти предлагаемые обстоятельства усиливает тот факт, что с читателем разговаривает сам Чарли Гордон — через свой дневник. Читать всё это сложно, а смотреть — вообще невозможно, поэтому что Я/Мы/Чарли Гордон. Но режиссёр Андрей Гончаров в своём спектакле не стал смаковать многочисленные болезненные темы, а дал возможность увидеть внутренний мир Чарли, где в тайных комнатах сознания оживали родительские фигуры, детские травмы и осколки воспоминаний — через попытки самоидентификации. И в этом, на мой взгляд, заключается мощнейший терапевтический эффект спектакля. Все мы оставили в детстве что-то трудное, иногда неявное и призрачное, но точно на нас влияющее и проступающее сквозь всю нашу жизнь, как на фотографических оттисках прошлого века. Или как на триптихе художника спектакля Константина Соловьёва, который он специально написал к премьере «Цветов» — эта работа висит в театре на втором этаже, и я очень советую посмотреть на неё перед спектаклем. Гештальт закрыт, да здравствует гештальт.

Режиссёр Гончаров и автор инсценировки Надежда Толубеева не стали идти в обход канонического сюжета Киза. У Чарли Гордона (Виталий Саянок) — ментальные нарушения, он моет пол в пекарне и соглашается стать подопытным объектом для доктора Штрауса (Андрей Сенько), потому что очень хочет стать умным. Собственно, это нормальное желание человека, чей «коридор реальности» зависит от его умения логически обрабатывать поступающую информацию — неважно, с какими особенностями он появился на этот свет. У доктора Штрауса и куратора проекта Немур (Лариса Чернобаева) уже есть положительный опыт в этой сфере: они демонстрируют научному сообществу лабораторную мышь Элджернона, который уже пережил подобную манипуляцию и прокачал свои мышиные интеллектуальные скилы. Понятное дело, что Немур и Штраус — не спасители человечества, а учёные, работающие в жанре самопрезентации, лишённые эмпатии и рассматривающие свои живые объекты с позиции «микроскопа». Первая сцена спектакля, вынесенная на авансцену (гордость и овации), недвусмысленно об этом говорит.

Прооперированный мозг Чарли начинает разгонять интеллект и выкидывает его в сценическое пространство памяти (или условной черепной коробки), где зияют пустые чёрные стены. Концепция tаbula rаsa — каждый человек рождается без врождённого умственного содержания, весь наш ресурс знаний строится из личного опыта. В процессе всего спектакля на этих стенах появятся фразы и формулы, обрывки схем и цитат — их будут писать мелом герои спектакля, заполняя память Чарли воспоминаниями. Целостность человеческой личности во многом зависит от наших внутренних «файлов», требующих, так или иначе, детальной проработки. Этот путь и предстоит пройти Чарли Гордону — вместе со зрителем, у которого, я уверена, проявятся во время спектакля свои незакрытые гештальты-лакуны. Наверное, каждый из нас — немного Чарли Гордон, пробивающийся всю жизнь через пустоши памяти, где хранится то, что крепко держит нас всю жизнь. На эту мысль активно работает сценография Константина Соловьёва, который создал на сцене «Старого дома» пространство памяти, где постоянно открываются/появляются/выдвигаются коробки, полки, шкафы, комоды, этажерки, ящички и сейфы — овеществлённые чертоги разума, где мы иногда прячем то, что не хотим помнить. Сама сцена превращается в многомерное пространство внутреннего мира Чарли, где, как на переводных картинках из прошлого, выступают бытовые сцены из его прошлой жизни — похожие на сюжеты художника Эндрю Уайета. У спектакля нет ритма линейного повествования, но он ему и не нужен, потому что это спектакль-воспоминание, спектакль-impression.

«Мам, смотри, как я умею!» — многие из нас живут с этим вечным внутренним месседжем, бессознательно доказывая своим родителям, что у нас не «руки-крюки» и вообще мы чего-то в этой жизни стоим и достойны их любви. Родительские фигуры трудно выкинуть на периферию сознания — чем холоднее они, тем сильнее наше желание доказать маме-папе свою состоятельность. Когда Чарли начинает путь самоидентификации, то в пространстве памяти оживают его отец и мать, когда-то предавшие его, убравшие с глаз долой, как поломанную и ненужную вещь. Это до слёз мучительный процесс, который удивительно тонко, не пережимая эмоционально, проживает Виталий Саянок. Вот мама Чарли Роза (Вера Сергеева) с ножом в руках требует, чтобы муж Матт (Юрий Кораблин) увёз сына-подростка, опозорившего ментальной инвалидностью всю семью, в интернат. Вдох-выдох, приняли, присвоили. А теперь прошедший ускоренные «курсы развития» герой находит страдающую деменцией мать, — чтобы что? Спросить у нее: «Как ты смогла предать меня?». Нет. Чтобы произнести сакраментальную фразу: «Мам, смотри, как я умею! Я теперь статьи в научный журнал пишу!». Но мать грязной тряпкой торопливо стирает со стен памяти Чарли свидетельства его побед. И этим простым действием — рука-тряпка-стена — Вера Сергеева обнажает повседневный ужас родительского обесценивания. В этот момент, отчётливо и больно, проступает мысль: какие ещё суперспособности мы готовы развить в себе, чтобы заслужить любовь и принятие своих родителей? И что чувствовал ребёнок Чарли, понимающий, что родители его предают? Люди с ментальными особенностями, запертые в скорлупе своего «социального молчания», ещё тоньше и горше чувствуют этот мир. Наведайтесь как-нибудь на досуге в психоневрологический интернат и посмотрите в глаза людям, которые там живут, чтобы в этом убедиться.

А что мышь Элджернон? Элджернон в исполнении Арсения Чудецкого — это невидимый друг Чарли, собеседник и собутыльник, партнёр по интеллектуальным разговорам, Карлсон для одинокого Малыша, брат «в опыте». В целом свете только он способен понять Чарли, потому что оба сделаны под одним условным микроскопом, а значит, обречены на одинаковый финал. «Мне пора», — говорит симпатяга-Элджернон, запихивая в лифт-коробку книги, матрасы и торшер, — после того как необратимый процесс рецессии скидывает его интеллект до заводских настроек, он умирает. Такая судьба ожидает и Чарли, оставшегося даже в своём зените гениальности за бортом социума. Общество одинаково сторонится «особенных» и «слишком умных», предпочитая середняк, — в этом смысле спектакль Андрея Гончарова получился и острым социальным манифестом. Есть ещё учительница Алиса, которую нежно играет Анастасия Белинская, она и рада бы остаться рядом с Чарли, но его искусственная энциклопедичность, конечно, её пугает. Да и он сам, понимая, что его интеллект начинает необратимый обратный путь, решает уйти сам. Вообще, хочется сказать, что Виталий Саянок играет своего героя с благородной мужской нежностью, трансформируясь вместе с ним, любя и страдая за него, преображаясь по ходу спектакля даже внешне. Радует, что режиссёр не стал активно нажимать на тему рецессии Чарли Гордона, пожалев артиста и зрителей, потому что в книге это самые невозможные главы. Андрей Гончаров и видеохудожник Игорь Домашкевич даруют ему покой, позволив слиться с лучом солнца, пробившегося сквозь крону дерева в парке частной психиатрической клиники. Это очень красивая и исполненная светлой печали сцена, которая может подарить веру в бессмертие души.

Фишка этого спектакля в том, что он подойдёт любой целевой аудитории. Здесь есть все слагаемые для чуткой, душевной работы зрителя всех возрастов: один присоединится к судьбе Чарли Гордона, второй вступит в диалог со своими родительскими фигурами, третий задумается о мимолётности жизни и нашей роли в ней.