Новосибирск и Новосибирская область: свежие новости, объективный анализ, актуальные комментарии

Как потрёпанные жизнью «розовские мальчики» оказались в драматическом треугольнике театра Афанасьева

Интересно наблюдать, как время меняет обстоятельства и социальные статусы. К примеру, в советское «вчера» должность массовика-затейника в санатории была участью тех, кто профукал свою жизнь и ничего не достиг. Спившийся дядька с аккордеоном — как символ социального дна. Сегодня быть аниматором в отеле вполне себе прогрессивно, а затейничество как способ зарабатывания денег вызывает социальное одобрение — креативный класс, однако! Ну а то, что аниматор живёт при отеле в кандейке, — тоже отлично, человек выпал из общества потребления и довольствуется малым. В общем, если бы Виктор Розов писал «Затейника» в наше время, то ему пришлось помещать героев в другие предлагаемые обстоятельства. Но режиссёр Пётр Владимиров решил следовать букве драматурга и оставил своего «Затейника» в далёких 60-х прошлого века, где треники с вытянутыми коленками всегда проигрывали в обывательском плане стрелкам на брюках.

Драматургия Виктора Розова — это сложные портреты советской эпохи, где чувство экзистенциальной свободы боролось с душевным ожирением, а формула «жить не по лжи» стала жизненным базисом для русской интеллигенции. «Розовские мальчики» шагнули со сцены в жизнь, основав новый советский психотип, когда пылкость и дерзновенность мыслей противопоставлялись меркантильности и разуму. Но написанная в 1964 году пьеса «Затейник» остужает молодую горячку — время идёт, «розовые мальчики» превращаются в дядек, а психотравматичные дыры молодости заклеиваются пластырями прожитых впустую лет. Два школьных друга встречаются на черноморском курорте и нечаянно открывают внутренний шкаф, откуда с грохотом вываливаются скелеты прошлого, чтобы, отрастив мясо обид, порвать в клочья их привычный мир, построенный на страхе и обмане. Кстати, для Петра Владимирова, актёра городского драматического театра, «Затейник» стал режиссёрским дебютом.

Случайная встреча — как триггерная кнопка, запустившая механизм разрушения и трансформации. Сытый курортник Валентин (Пётр Шуликов) идёт в убогую кандейку местного массовика-затейника Сергея (Павел Поляков), чтобы взять напрокат спортинвентарь. Ба! Знакомые все лица! Серёга, ты ли это — краса и надежда класса? «Ого, как ты опустился!» — всем своим видом радостно констатирует Валентин, ибо нет для людей его типа слаще момента, чем униженное положение вчерашней звезды, подающей надежды. Серёга мрачно кивает: живу при санатории, харчи местные, развлекаю граждан отдыхающих. Валентин радостно транслирует: читаю лекции, почти доцент, женат на твоей любви Галине. Сюжет не интригует и сразу выкладывает все ролевые карты на зрительский стол: Сергей потерял любовь, бросил институт и родительскую квартиру на Арбате, семнадцать лет скитался по стране, жизнь в лоскуты. Герой Петра Шуликова убедительно демонстрирует социальную спесь, а герой Павла Полякова — христианское смирение униженного обстоятельствами человека.

Обстоятельства, конечно, чудовищны для того времени, но у сегодняшнего молодого зрителя вызовут массу вопросов. Пьяненький Сергей выдаёт Валентину секрет: мы с Галиной хотели пожениться, но твой папенька-силовик применил к ней шантаж — или выходишь замуж за моего сына, или твой жених поедет в условный Магадан. Сергей со страху изгоняет сам себя из Москвы, а Галина выдаёт себя замуж за постылого Валентина. В общем, все радостно принесли себя в жертву и начали отрабатывать драматический треугольник Карпмана: Жертва — Преследователь — Спасатель. Сергей, упивавшийся все семнадцать лет ролью страдальца, теперь преследует Валентина, разбивая его жизнь вдребезги: думал, любит тебя Галина? А-ха-ха-ха. Из-за страха за тебя вышла. А Галина, которая в свою очередь спасала Сергея, потом отыгрывалась всю жизнь на Валентине — детей не будет и секса, видимо, тоже. Валентин, как всякий среднестатистический мужик в такой ситуации, пошёл налево.

«Розовские мальчики» на проверку оказались слабаками, выбрав вместо реальной борьбы бегство и алкоголь. Это же так экзистенциально спиваться, умилённо глядя на фотографию любимой женщины, которую ты хранишь в казённой тумбочке. Павел Поляков точно ведёт своего героя, вызывая в зрителе противоречивую палитру эмоций: от острой жалости (ах, как сложно быть порядочным человеком в этом мире!) до злости (соберись тряпка!). Первое действие не изобилует драматическими поворотами — герои сидят на табуретках и разговаривают, но держат зал в напряжении хорошим темпо-ритмом. Вербальное полотно идёт практически без зазоров-склеек, а это позволяет зрителю приникнуть глазом к замочной скважине, подглядывая за чужими незатейливыми страстями. Страсти кипят в условности декораций «привет из СССР», безоговорочно подключая взрослого зрителя к тому пласту памяти, когда «деревья были большие». Даже если в этом условном СССР и происходило всякое, мы всё равно будем ностальгировать по своему детству, раскрашивая спектакль своими невольными эмоциями, как детскую раскраску. Что не увидим — то додумаем.

Второе действие — это чистая утопия, условно счастливый финал, когда всем сёстрам по серьгам, а справедливость «типа» торжествует. Валентин возвращается с курортов, его папаша Алексей Павлович (Николай Соловьёв) признаётся в спецоперации по устранению Сергея, а Галина (Полина Грушенцева), узнав правду, бросает постылую семью и летит в Сочи на встречу с любовью всей своей жизни. Финал, разумеется, открытый, но все скелеты названы по именам, а когда страх обретает имя — уже нестрашно. «Затейник» очень незатейливо давит на какие-то сентиментальные кнопки, и где-то в зрительской душе хлопает в ладоши внутренний ребёнок, который соскучился по простым историям, рассказанным незамысловатым языком. В «Затейнике» не надо искать стопятьсот подспудных смыслов — всё лежит на поверхности, все нити, натянутые между героями, можно увидеть без особого интеллектуального напряжения, а «интерфейс» спектакля не грузит зрителя мультимедиа, видео-артом и сложными конструкциями. История проста, как, пардон, мычание, но в этом и есть особый шарм спектакля, который продолжает ретроспективные и отчасти винтажные традиции театра Афанасьева. Последние десять лет коллективный российский театр отчаянно искал новые формы, смешивал и скрещивал разные жанры, выпуская на свет удивительных существ, разговаривавших на языке иммерсивности и партисипативности. Сегодня мы вошли в фазу глобальной траснформации, и мне кажется, что подобные истории будут востребованы — в качестве небольшой передышки от этого безумного, безумного мира.