Новосибирск и Новосибирская область: свежие новости, объективный анализ, актуальные комментарии

Художница Евгения ШАДРИНА-ШЕСТАКОВА о жизни в мансарде, попытках ухватить время, портретах из Гуанчжоу и пролитом уксусе.

Её волосы с холстов Боттичелли, её глаза замечают большее, ей нравится вода в стакане, а ещё она не любит специально выставленные натюрморты, потому что ценит настоящие отношения. Картины Евгении Шадриной-Шестаковой часто выставляются и в коллективных выставках, и в персональных. Большая экспозиция её живописных картин работает сейчас в Омском областном музее изобразительных искусств им. М. А. Врубеля. В названии выставки «Стакан Шрёдингера, или Живописный коллайдер Евгении Шадриной-Шестаковой» обыгрывается серия работ со стаканами, в которых причудливо преломляются стекло и вода, но главное — в том, как между реальностью и изображением, вещами, которые можно объяснить физикой, обнаруживается тайна.

— Евгения, так пуст стакан наполовину или полон? Когда в ваших стаканах стали появляться цветы?

— Первые стаканы появились у меня в 2016 году. И практически сразу хотелось в них что-то поставить. А цветы — это же про умирание. Если я их сорвала, значит, должна написать, иначе это погибнет бесполезно. Срезанные цветы — обречённые. Люблю рисовать, когда они растут. И в мастерской у меня много чего растёт.

— Новосибирск ругают за то, что он серый и скучный. Как в таком городе живётся художнику?

— Он ровно такой, каким ты его хочешь видеть. Для меня он классный, живой. Да, он смешной, словно недоросток. Нет никакой особенной архитектуры. Зато есть ощущение воздуха, перемен, это город будущего, я чувствую, как он растёт. История художника в городе — это интересно. Не важно, пишет он картины или романы, или фотографирует, или иначе как-то творит. Когда человек сам что-то производит, а не является пунктом в чужих цепях, мир вокруг меняется.

— Это ваша мансарда даёт возможность увидеть город и мир другими — с высоты?

— Да, мансарда чудесная, хотя жить здесь невозможно, всё тепло выдувает. А работать прекрасно — столько света, огромные окна. Очень люблю работать у окна, смотреть во двор. Пух у меня летает обычно до января. И мне это нравится, немыслимая сказка — снег, который летит в жару. Правда, он на холст, на масло клеится. В этом году пуха не будет, тополя обрезали… Растениям, конечно, тяжело в городе. Но они сильнее нас.

— Вы и город пишете — правда, непарадный, не театр оперы и балета.

— Есть у меня небольшая серия «Дома для снов», там какие-то городские узлы со странными предметами — это мой путь от станции метро «Студенческая» в мастерскую. Мне нужно, чтобы в одну точку долго капало, не умею писать с дороги. Приезжаю в Горный Алтай и не могу там работать, нужен какой-то период времени, чтобы это стало моим. Потому и стаканы — просто я очень люблю пить из них воду. Стакан и вода очень подходят друг к другу. И с этими домами так же — у этой информации есть я.

— Обычно человек ходит одними путями, пользуется одними предметами, в итоге перестаёт их замечать. Похоже, у вас всё иначе?

— Мне интересен каждый момент. И это осознание приносит мне огромное удовольствие. Наливаю в стакан воды — и испытываю наслаждение. Завариваю чай, смотрю, как кипяток льётся в заварочный чайник, — сам этот момент настолько красивый, что и чай будет вкусным, потому что ты его прочувствовал. На самом деле такое погружение и хорошо, и плохо, потому что есть вещи, которые не радость приносят, а болезненные ощущения. Но профессия такова, что я всё время наблюдаю. Как фотограф ловит каждый миг, так я всё время смотрю и выбираю.

— Когда вы начали писать портреты? И почему?

— В начальной школе я пришла в изостудию при ДК «Строитель». Преподавателем у нас была Светлана Александровна, архитектор по образованию, красивая женщина, чуткий педагог. Она не ставила нам горшки, мы просто рисовали, мне это очень нравилось. И удивительно, что, увидев мои работы, а были они, конечно, слабые, она сказала: «Женя, ты будешь портретистом».

— Это было включением?

— Нет, видимо, готовностью какой-то внутренней. А что ещё я могу рисовать в городе, где человек — основная единица, архитектуры нет, зелени тоже. И на что тогда смотреть, если не на людей, их движение.

— Ваше фундаментальное образование — монументальная живопись; это есть в работах, иногда только фрагментом, а вокруг — какая-то совершенно свободная история.

— Для меня нет границы между реалистичным и абстрактным. В том и удовольствие, что ты изначально воспринимаешь все эти процессы как красивую игру абстрактных пятен. Так в портрете Виктора Семёновича Бухарова могут соединиться серый, красный, белый цвета, сочетание разных черт, при этом будет узнавание звука его голоса. И это тоже абстрактная вещь — тон голоса и расположение цветовых пятен должны совпасть. Это очень интересный диалог — работа с головой, портрет. Человек же каждую секунду меняется, это такой бесконечный калейдоскоп.

— Среди портретов много изображений вашей дочери Марьи. Она выдерживает долгие часы натуры?

— Марья может сидеть минут сорок, но я не заставляю её. Делая портрет, чаще работаю с фотографией. Разговариваю с человеком и делаю на телефон тысячи фотографий, и вот из этого веера кадров и нашей беседы рождается портрет.

— Случаются с вами времена, когда приходит потребность в определённом цвете?

— Бывает, конечно, но не так часто, как с одеждой. Я понимаю, к чему вы клоните — голубые или синие периоды? Вообще, не существует любовной пары, если мы имеем дело только с одним человеком, потому что любовь — это отношения. Как есть отношения между людьми, так есть отношения между цветами. Нет отдельно красного или зелёного. Между ними начинается какой-то разговор, я слышу этот звук, вижу, что это красиво, так возникает потребность в новых цветовых сочетаниях.

— И тогда за прозрачным стаканом возникает чёрный цвет?

— Он просто даёт тот текст, который мне нужен. И когда мне зритель говорит: я боюсь чёрного, — я удивляюсь. Без чёрного нет белого, бояться чёрного — значит не пускать к себе свет. Если у тебя в интерьере или в одежде появляется чёрное пятно, всё остальное становится светлее.

— Так же, как картина в доме многое меняет?

— Есть у меня работа «Бокал уксуса», на ней моя сестра Анюта, которую я тоже часто пишу, и она уже разлетелась по свету — такая она славная, что люди любят брать её к себе в дом. Так вот, дело было в мамином свежепостроенном доме, только положили плитку на пол. Мама налепила пельмени, а я люблю их с уксусом. Мама просит Анюту развести уксусную кислоту, она берёт бокал, разводит в нём уксус и… случайно роняет на пол. Нам смешно, потому что кто ж будет в бокале уксус держать, а не лимонад, к примеру. Анюта в красном платье. Большое почти пустое помещение. И мне хочется показать несколько моментов, как это происходит, — такое кадрирование, как в кино. В этом есть момент времени, как, к примеру, в музыке, где есть развитие. В живописи с точки зрения физики время остановлено, оно неизменно. На самом деле это не так: как меняемся мы или те же стаканы — свет, время суток, моё состояние и то, с кем я рядом, — всё меняется. И зритель увидит своё. Можно просто положить зелёную бумажку, и в течение дня она будет разной. Почему так важно иметь произведения искусства дома — в музее ты не увидишь перемен. Ты считаешь картину, композицию, свет, цвет, получишь впечатление, но не будет длительного контакта, когда это произведение продолжает раскрываться. А это самое большое удовольствие.

— В Китае несколько лет назад начался настоящий бум — в каждой семье хотят иметь свои произведения искусства.

— Да, и у меня есть там большой проект, как раз сейчас его доделываю. Мне заказали серию портретов для семьи. Они меня пригласили к себе, чтобы я могла пообщаться, только в декабре вернулась, сейчас дописываю. И неизвестно, как теперь туда доставить. Сначала они сели, бедные, я переживала страшно, я же эмоционально оттуда ещё не вернулась, пока рисую — я с ними. Но всё нормально, они здоровы. А теперь мы закрыты… Портреты детей — отдельная тема. Если раньше фотографии были штучными, то сегодня из-за массива фотографий ушло ощущение фиксации времени. И снова вспомнили о живописи, она заняла своё место, потому способна передать меняющегося человека, его тайну.

— Ваша серия портретов со скотчем на лице, где изображены известные в Новосибирске мужчины, вызвала очень неоднозначную реакцию. Это и беззащитность, и бунт.

— А кто самый беззащитный? Тот, кто не может сказать. И это, конечно, не только про мужчин, хотя мамы, воспитывая мальчиков, часто говорят: терпи, будь мужчиной. Для меня же в этой работе были важны визуальные деформации. Но после того, как случился карантин, я вообще не могу на эту серию смотреть.

— Это как предвиденье?

— Но вот лучше не надо… Серия из 12 портретов была закончена осенью. Она на самом деле дурацкая, я не понимала, зачем это делаю. Но было ощущение, что должна. Там было много сюрпризов для меня самой, когда я их рисовала. Я-то думала, что буду заниматься скотчем, наслаждаться всеми этими цветовыми переливами, соседством с кожей. И вот когда закончила, увидела, что это молчание, маска — то, что происходит с человеком, когда его лишают возможности говорить.

«Это сын Артемий в тот год, когда он поступал в архитектурную академию, в 2014-м. А там — портрет мужа, Романа Олеговича, видите, какой недовольный. Оба они не любят позировать, а куда деваться...»

Маленькие работы художники называют «горохом». Дочь Марья позирует часто и практически выросла в мастерской.

«Без чёрного нет белого...»

«Мы постоянно меняемся. Человек — калейдоскоп эмоций и состояний...»

Большая часть работ сейчас на выставке в Омске.

Дочь Мария.

В мастерской постоянно поселяются новые «жильцы». И у каждого свой характер.

Марина ШАБАНОВА | Фото Валерия ПАНОВА