Новосибирск и Новосибирская область: свежие новости, объективный анализ, актуальные комментарии

Как выжить с клеймом «враг народа» и как «работали» сибирские чекисты?

Памятник новосибирцам — жертвам политических репрессий в Нарымском сквере.

Чтобы понять репрессивный ход бездушной сталинской машины, достаточно заглянуть в оцифрованные архивы, которые хранятся на ресурсах, посвящённых судьбам невинно загубленных людей. В них сухие строчки протоколов допросов взрываются тысячами осколков, которые смертельно ранят и намертво впиваются в душу. Особенно страшно читать откровения сибирских чекистов, которые впоследствии рассказывали прокурорам о том, как они фабриковали дела, чтобы вывести УНКВД Новосибирской области на «передовые уровни». «Ведомости» продолжают проект «Альбом судеб».

Светлана Албаут до сих пор помнит, как её папа в 1994 году принёс домой справку о реабилитации Михаила Албаута — отца, которого он никогда не видел. И как они плакали вдвоём, понимая, что фраза «реабилитирован посмертно» — это расписка государства в собственном бессилии: извините, так получилось.

— Мой отец, Виктор Албаут, гордость Сибстрина, жил с клеймом врага народа, — рассказывает Светлана. — В своё время он не стал вступать в ряды КПСС, и его карьера (а у него была перспектива стать деканом факультета архитектуры) была загублена. Я с детства знала, что в нашей семье есть репрессивные — об этом взрослые вслух не говорили, но и не скрывали особо. Папа смог добиться реабилитации своего отца, а я решила узнать всю правду о судьбе деда Михаила. Поэтому написала заявление в управление ФСБ — в новосибирское и кемеровское одновременно, потому что в то время это был один регион. Мне ответили из кемеровского отделения, и я поехала. Все два часа, пока изучала дело своего деда, чувствовала, что за моей спиной стоят мой отец, мой дед и весь мой род.

В Старобешевском районе Донецкой области Украины есть село Стыла — до событий раскулачивания 1933 года здесь жили трудолюбивые греки. Семья Михаила Албаута была среднестатистическая — овцы, корова, свой надел земли, сад, огород. Крепкое хозяйство, работы много, на уборочную нанимали работников — собственно, так все хозяйственники делали. Этот факт и был для чекистов главным признаком кулачества: нанял людей на сезонную работу — всё, ты буржуй, кровопивец, не место тебе в советском государстве. В 1933 году всех греков из села Стыла официально заклеймили кулаками и отправили как спецпереселенцев в Кемеровскую область — в Прокопьевск. Там семью Албаут с маленькими детьми загнали в 9-метровую комнату в бараке, а Михаила отправили на шахту имени Эйхе. А с декабря 1937 года началась «греческая операция» — по личному распоряжению наркома Ежова.

— В январе к ним пришли, — восстанавливает историческую хронику Светлана. — Бабушка была беременна. Мой отец родился уже после смерти деда. По словам бабушки, Михаил Семёнович хорошо понимал, что назад он уже не вернётся. На прощание он сказал: «Не думай обо мне. Позаботься о детях». Деду вменяли, что он был участником диверсионной группы, которая собиралась в комнате, где не было даже замка на двери, потому что все спецпереселенцы были нищими. И в этой комнатушке, по мнению следователей, размещалась целая толпа конспираторов, которая вынашивала шпионские планы в «антисоветском подполье».

Светлана показывает копию обвинительного заключения от 10 февраля 1938 года, где говорится, что «следствием установлено, что в состав шпионско-диверсионной группы входили греки-кулаки: Панько Г. К, Колокотрони Д. И., Медет А. Г., Албаут М. С. и другие. Следствием установлено, что участники её занимались сбором шпионских сведений по заданию германской разведки. Проводили диверсионно-подрывную работу на шахтах Прокопьевского рудника, вели среди окружающих контрреволюционную фашистскую агитацию. Устраивали контрреволюционные сборища, на которых обсуждали вопросы борьбы с советской властью». Читать эти протоколы, густо исписанные торопливым почерком, практически невозможно — трудно представить, каким испытаниям подвергся человек, чтобы признаться, что в «целях диверсионно-подрывных целях мной был перерублен кабель высокого напряжения, идущий в основной штрек, что повлекло к срыву работ в течение шести часов».

«В контрреволюционную шпионско-диверсионную группу я был завербован в 1936 году, августе месяце, греком Панько, который мне говорил, что советское правительство во главе с коммунистами ведёт страну якобы не к улучшению, а к ухудшению, — записано в протоколе “со слов” Михаила Албаута. — Деревню разорили, крестьян силой заставили идти в колхозы, а часть раскулачили и выслали в необжитые районы. Коммунисты якобы только на бумаге обещают дать хорошие условия жизни, а на деле никакой заботы о народе нет. Нас, спецпереселенцев, не считают и за людей. Рабочий день не нормирован, работать якобы всегда приходится очень много, а зарплата очень низкая. Я заявлял: хоть бы скорее началась война фашистских стран и свергли бы соввласть. Панько мне на это отвечал, что война фашистских стран против СССР сейчас ведется очень успешно и, по всей вероятности, эта война скоро начнётся. Соввласть в момент войны будет свергнута, и мы в этом заинтересованы и должны помогать фашистским странам».

Суд был скорым: вина признана, диверсии запротоколированы — расстрелять. 12 апреля 1938 года приговор был приведён в исполнение. Но история репрессий в этой семье не закончилась — сын Виктор начал жить с клеймом сына врага народа.

— Отец ничего не скрывал: рассказал, что после 6-го класса его выгнали из школы — просто за то, что он вместе с другими пацанами бегал по партам, — вспоминает собеседница. — Другим ничего, а он сын врага народа, поэтому его исключили. Он вырос практически беспризорником. В 18 лет пошёл в школу рабочей молодёжи, и это было счастье — там встретил учительницу, которая в него поверила. Когда он прогуливал школу, она приходила к нему домой, садилась на стул и ждала его по несколько часов. Двери-то не закрывались, брать у семьи Албаут было нечего. А когда папа возвращался, учительница ему говорила: «Тебе обязательно нужно учиться. Пожалуйста, вернись и обязательно окончи школу». Папа говорил, что ему становилось стыдно.

А в 18 лет, во время принятия присяги в армии, случилось страшное: командир вызывал рядового Албаут из строя и с позором выгнал, потому что сын врага народа не должен служить в Советской армии. Виктор рыдал как мальчишка — так было стыдно, больно и горько.

— Когда папа получил справку о реабилитации деда, ему было уже за пятьдесят, и всю жизнь он чувствовал себя изгоем, хотя окончил Сибстрин, остался там преподавать и был всеобщим кумиром — на его лекции студенты как на модное шоу ходили, — говорит Албаут. — Но ощущение изгоя сильно отравляло ему жизнь.

Светлана предупреждает: если вы собрались разыскивать своего репрессированного родственника в архивах ФСБ, приготовьтесь к серьёзному испытанию. Одно дело — передавать из поколения в поколение семейную историю, и совсем другое — видеть эту историю в запротоколированных и абсолютно абсурдных фактах, которые не поддаются здравому смыслу. Как, например, громкое дело «новосибирских отравителей» — заведующего ларьком «Союзутиль» Лазарева и служащего Гидрометуправления Соломина. Согласно сфабрикованным материалам дела, они были изобличены в проведении диверсионной работы: Лазарев отравлял заразными бактериями фруктовые воды и квасы, а Соломин бросал в продукты питания мышей и крыс, чем добился массовых заболеваний рабочих Новосибирска. Кстати, Западно-Сибирское НКВД, а особенно новосибирское его подразделение, считалось самым кровавым в истории репрессий. Именно здесь были впервые установлены квоты на расстрелы и аресты: согласно приказу №447 НКВД СССР по Западно-Сибирскому краю, наказанию первой категории (расстрел) подлежали 5 тысяч человек, наказанию второй категории (сроки осуждения от 8 до 10 лет) — 12 тысяч человек. Но, судя по допросам новосибирских следователей НКВД, сибирские чекисты шли на опережение: специалист по истории карательных органов в Сибири Алексей Тепляков уверен, что 3-й отдел приговорил к расстрелу около 30 тысяч людей.