Новосибирск и Новосибирская область: свежие новости, объективный анализ, актуальные комментарии

«Ведомости» начинают проект, посвящённый сибирякам, попавшим под каток сталинских репрессий

В Нарымском сквере будет создан мемориальный комплекс жертвам репрессий.

«Сталинская эпоха» долгое время будет жить в коллективной памяти поколений: фразами «сиди тихо» и «не высовывайся», страхом внезапных ночных звонков в дверь, фотографиями в семейном альбоме — «это твой прадед, его в 1938-м расстреляли». Историю страны из себя не вытравишь: её нужно знать и по возможности — принять. В День памяти жертв политических репрессий в Нарымском сквере был установлен закладной камень будущего мемориала жертвам государственного террора — отлитая в мрамор память о тех, кто был раздавлен катком репрессий. «Ведомости» начинают совместный с новосибирским отделением «Мемориал» проект, посвящённый сибирякам, которым выпала судьба оказаться в Книге памяти.

В 1915 году лихой ветер Первой мировой войны «занёс» в Сибирь уроженца австро-венгерского села Ждраловит Михаила Ивановича Ковача — во время ожесточенного боя с «русскими» он попал в плен и был этапирован в сибирскую глушь, в Коченёвский район. У 23-летнего Михаила были планы на жизнь — остаться в Сибири, построить дом и создать семью. Он и остался.

— Моего деда поселили в лагере для военнопленных в деревне Берёзовка, в 20 километрах от Верх-Ирмени, — рассказывает внук Ковача — Владимир Вовк. — В этом лагере и немцы жили, и хорваты, и итальянцы — их жители называли «иностранцы». Им разрешалось свободно передвигаться по району, поэтому многие, чтобы как-то выжить, нанимались в работники в крестьянские хозяйства. Война шла, мужицких рук не хватало. Дед пошёл наниматься в село Поварёнка. И постучался в дом Емельяна Бороздина.

Емельян Бороздин воевал на фронтах Первой мировой, в доме всем заправляла его сестра — Екатерина Ивановна. 23-летний Михаил Ковач пришёлся ей по сердцу — руки золотые, нрав добрый. В 1917 году вернулся с фронта Емельян с ожогом лёгких (газовая атака немцев!), сил и здоровья у него уже не было, поэтому во главе семьи встал Михаил Ковач. Женился на Екатерине, пошёл работать в колхоз имени Сталина, родились дети — жизнь вошла в мирное русло и потекла своим чередом. 15 декабря 1937 года за ним пришли.

— Со всей деревни забрали 20 человек — все «иностранцы», — делится Владимир Вовк своими результатами работы в архивах ФСБ. — Тогда была тенденция — записывать во «враги народа» бывших военнопленных, которые к тому времени уже ассимилировались в Сибири. Судя по документам, которые я обнаружил в деле своего деда, на этих 20 человек написал доносы председатель сельсовета. Все они обвинялись в коллективной повстанческой деятельности: один из «врагов», судя по доносу, регулярно пускал под откос поезда, которые шли на запад, а Михаил Ковач, в частности, поджёг молочно-товарную ферму — в пожаре, которого не было, сгорела вся скотина.

Всех «повстанцев» увезли в Коченёвский отдел районной милиции, а потом переправили в Новосибирскую следственно-пересыльную тюрьму №1 УНКВД по НСО, которая была спешно построена на улице 1905 года в конце 20-х годов. В соответствии с последними «трендами» карательной политики СССР. К концу декабря на Михаила Ковача пришла из Москвы «альбомная справка» за подписью «двойки» — наркома Ежова и прокурора СССР Вышинского.

В «альбоме» Михаила Ковача стояли статья 58 УК РСФСР — части 2, 6, 10, 11. И приговор — ВМН. Высшая мера наказания. Расстрел.

— Тогда держались в страшном секрете места, где приговоры приводились в исполнение, — продолжает Владимир Григорьевич. — Исследования историков говорят о том, что приговоры на территории новосибирской пересыльной тюрьмы приводились в исполнение и в подвалах-переходах. Человека якобы вели на допрос, а потом пускали ему пулю в затылок. Тела родственникам не отдавали для захоронения. Судя по архивным документам, моего деда расстреляли в период с 30 января 1938 года по 5 февраля 1938 года. Работы у чекистов было так много, что они даже точные даты расстрела не успевали фиксировать. Страшный поток...

Судьба семьи «врага народа» для того времени складывалась трагично. Клеймо «жена врага народа» не давало Екатерине устроиться на работу — к счастью, добрые люди помогали продуктами и вещами. Дочку Марию Ковач (мать Владимира Вовка) сразу после ареста отца выгнали с должности учительницы начальных классов — спустя несколько лет она с трудом смогла устроиться учётчицей в МТЗ. Сын Михаила Ковача был призван на фронт в 1941 году в трудовую армию — отработав в нечеловеческих условиях на шахтах Кузбасса пять лет, он вернулся домой и сгорел от силикоза.

2 октября 1958 года Михаил Ковач был реабилитирован.

В День памяти жертв политических репрессий в Нарымском сквере был установлен закладной камень будущего мемориала жертвам государственного террора.

Обозреватель «Ведомостей» Татьяна Малкова поделилась фрагментами воспоминаний своего деда Александра Львовича Малкова, который в 1936 году возглавлял мясокомбинат.

«В декабре 1936 года меня перевели в Новосибирск, назначили директором мясокомбината. В 1937 году в городе начались массовые аресты. Сначала “прочесали” обком, облисполком, железную дорогу, штаб СибВО, дошла очередь и до нашего треста “Главмясо”. Арестовали управляющего трестом, потом ещё 9 человек, через месяц ещё 12, в том числе прихватили и меня.

…С момента ареста полностью теряется связь заключённого с домом. Жёнам сразу говорят: ваш муж не вернётся, выходите снова замуж. Запрещены письма, передачи, свидания. Такой порядок только для политических заключённых — уголовникам, ворам и бандитам разрешаются и свидания, и переписка.

…В камере в 20 квадратных метров, рассчитанной на троих, находится 21 человек. Менее метра на каждого, нечем дышать, спать можно стоя или, если повезёт, сидя. Постелей, даже соломы, нет — голый цементный пол. Питание на день: пол-литра баланды — коричневой вонючей воды, в которой плавает немного кислой капусты и мороженой картошки, полкраюхи чёрного хлеба, два кусочка сахара, два раза в сутки дают кипяток. Никто не скрывает, что это всё намеренно: скорее подписывайте “липу” — и в лагерь. Или под расстрел.

…Следователям очень важно, чтобы заключённый подписал обвинение, от них требовали, чтобы все “липы” были в наличии. Добивались любыми средствами. Например, допрос в течение двух суток — когда заключённый сидит на высокой табуретке без опоры. Следователи меняются, а он сидит. Его оскорбляют, бьют, запугивают расстрелом. Или держат на ногах 48 часов без перерыва, после чего ноги становятся как брёвна. Допросы по двое суток — обычное дело. После этого почти все не выдерживают и подписывают протокол.

…Русские, украинцы, евреи, поляки, австрийцы, венгры, корейцы, китайцы — не тюрьма, а интернационал. В 1916 году в Сибирь привезли много пленных австрийцев, венгров, поляков. После окончания войны многие не стали возвращаться на родину, оформили советское подданство, честно работали 20 лет. Теперь сразу оказались шпионами, которые специально остались в СССР, чтобы заниматься вредительством.

…В нашей камере появились два китайца, Ваня и Вася. С 1920 года живут у нас в городе, сапожничают на базаре, женились на русских женщинах, полно ребятишек. Спрашиваем: за что вас арестовали? Они говорят: шампиньоны мы — вместо “шпионы”. По-русски так и не выучились хорошо говорить. Сразу всё подписали — поставили кресты, так как русской грамоты не знают. Мы им говорим: откажитесь, скажите, что следователь сам эти кресты поставил, расстреляют ведь вас. А они: мы боимся, он дерётся сильно. Ночью их вызвали с вещами, больше мы их не видели.

…Даже если заключённый не выдержал пыток и подписал “липу”, следователи боятся, что на суде он может отказаться от показаний. Значит, надо “подпереть” дело свидетелями. Всё очень просто: из арестантов выдёргивают какого-нибудь малограмотного старичка, припугивают побоями и расстрелом, и он бойко рассказывает всё, что просят. Таких дедков специально для этого и арестовывают. Против меня тоже дал показания такой старичок: рассказал, что я организовал троцкистский подпольный центр, завербовал его, и мы вместе отравляли мясо на мясокомбинате, занимались вредительством.

…Шесть месяцев шли допросы под пытками, большинство из тех, кто шёл по нашему “мясному” делу, подписали “липу”. Я не подписал и попал в разряд особо опасных троцкистов, не разоружившихся перед партией. Против таких применяли вымораживание: в минус 35–40 сажали полураздетыми на высокую табуретку у открытого окна. Одетый в меховой тулуп капитан НКВД издевался: Дед Мороз хочет с тобой познакомиться, он не любит врагов народа. Обещал: после первого сеанса воспаление лёгких, после второго туберкулёз, после третьего — смерть. Говорил: “Подписывай и иди гнить в лагере, не подпишешь — всё равно живым отсюда не уйдёшь”.

…В суде 10 человек, ранее подписавших “липы”, отказались от них, заявили, что это было под пытками. Двое так и не подписали, в том числе я, нам было легче. На второй день всем поодиночке устраивали перекрёстные допросы, путали, заставляли признать вину. На третий день опять собрали на скамье подсудимых вместе. Всем нам сразу бросилось в глаза, что там, где днём раньше висел портрет Ежова, сейчас портрет Сталина. Когда судьи уходили на перекур, секретарь читал “Правду”, и мы подглядели, что Ежов арестован, а Сталин сказал, что он изменник и предатель. Члены нашего трибунала растерялись. А если и их обвинят в перегибах? Поэтому судили нас, “мясников”, по-божески — к расстрелу не приговорили ни одного. Подписавшим “липы” дали по 15 лет лагеря, нас двоих, неподписавших, оправдали. Следователи остались очень недовольны, что никого не приговорили к расстрелу».

Наталия ДМИТРИЕВА и Татьяна МАЛКОВА | Фото Валерия ПАНОВА и из архива Татьяны МАЛКОВОЙ