Новосибирск и Новосибирская область: свежие новости, объективный анализ, актуальные комментарии

Писательница Яна ВАГНЕР — о природе страха, сложных читателях и «весёлой девочке», которой она даст слово

Литературный фестиваль «Новая книга», который вернулся в Новосибирск в начале июня, оставил послевкусие в виде замечательных встреч с известными российскими писателями и сценаристами. Яну Вагнер называют «Стивеном Кингом в юбке», но что он может знать про экзистенциальные выборы русских людей? Публикуем самые яркие моменты со встречи Яны Вагнер и читателей.

— Идея романа может прийти к вам в голову в один удивительный и ослепительный момент. Мне очень нравится пример со Стивеном Кингом, который придумал своё «Сияние», когда вышел из машины на парковке перед огромным отелем, в котором они должны были с женой остановиться, закурил сигарету и посмотрел на это роскошное старинное здание со светящимися окнами — и вдруг понял, какой будет его следующая история: он расскажет, что в этом здании есть некая собственная злая воля, которая задерживает постояльцев и не даёт им покинуть себя после смерти. Вот так же случилось со мной и с моим новым романом «Тоннель». В нашем городе есть несколько длинных автомобильных тоннелей. Я ехала в машине и в одном из них попала в пробку. И в какой-то момент я подумала: а что если его нельзя покинуть? Вот стою я посреди автомобильного потока, запертого с двух сторон в тоннеле, — и что со мной происходит? Но «Тоннель» я придумала как историю для фильма — у писателей часто возникает амбиция поработать в кино. Я отнесла эту историю людям от кинематографа, но у писателей никто не покупает заявки на фильмы. Поэтому я разозлилась и написала роман. Понятно, что с кино я, наверное, расправилась бы гораздо быстрее — сценарий пишется не так долго. А с романом я сидела пять лет.

«Что с нами делает страх?»

— Мне захотелось поговорить о природе даже не зла, а страха. Что с нами делает страх? В кого нас превращает? Если рассматривать каждого из нас в контексте одной отдельной личности, то мы все в большинстве своём хорошие люди, не желающие плохого. Но когда мы становимся толпой, особенно когда вокруг нас происходит что-то неизвестное и страшное, мы заражаем друг друга страхом и злостью. И внезапно оказываемся способны на поступки, которые нам, каждому в отдельности, были раньше несвойственны. А когда «дым» рассеивается, то мы с ужасом думаем: боже мой, как же это мы?! Это история о том, как несколько сотен человек, абсолютно не ожидая этого, одним воскресным жарким вечером, возвращаясь из-за города в Москву, попадают сначала в пробку, а потом — в ловушку. Оказывается, что в начале и в конце этого тоннеля закрылись неизвестно откуда взявшиеся бетонные ворота. И люди, находясь в состоянии панической неизвестности, начинают все по-разному действовать.

— Меня часто спрашивают: когда наступает момент, в который герои перестают толкаться на моей кухне и уходят от меня, начиная жить своей жизнью в романе? Но дело в том, что всё происходит ровно наоборот — это я их отпускаю. Мне кажется, что я их всех ужасно мучаю: сначала где-то забираю, потом пугаю до полусмерти. Я придумываю для них очень много тяжёлых испытаний, за которые мне перед ними всегда ужасно неловко. Ситуация ещё усугубляется тем, что они не знают, что находятся в жанровом романе. Поэтому когда я заканчиваю роман и разжимаю руки, то всем сразу становится легче — и мне, и моим героям. Есть ещё существенный нюанс. Когда вы подробно рассказываете о человеке, то вы «надеваете» его на себя, как костюм. И живёте вместе с ним долгое время. А для родственников и близких писателя это серьёзная проблема. Потому что в определённый момент вы начинаете быть этим человеком. Вы себя ведёте, как он, — можете по-другому начать разговаривать, рявкать на родных, как это делала я, когда разрабатывала образ чиновницы в «Тоннеле». Твой персонаж по ходу истории меняется — меняешься и ты. В общем, это такая довольно шизофреническая история. Поэтому я не могу бросить камень в своих героев — я побыла ими, они мне по-человечески понятны. Но хочу вам открыть тайну. Люди, которые пишут по-настоящему страшные истории, не могут себе позволить жалеть ни котиков, ни детей, ни трогательных старушек в своих романах. Страдают все. Но иногда на котиков рука не поднимается.

— Каждый художественный текст всегда содержит определённую идею — она может быть зашифрована в тексте как послание, которое автор хочет донести до читателей. Но, во-первых, идея сразу не рождается даже у самого автора — он сам очень часто не понимает, «про что» он рассказывает историю. Пишешь страшную книжку про то, как несколько сотен человек оказались заперты в тоннеле, щекочешь нервы себе и, надеюсь, читателю, а потом внезапно выясняется, что ты показал среднестатистический срез любого среднестатистического общества. И тут можно упереться в то, что это метафора нашего мира как глобального сообщества, в котором тоже есть и неравенство, и власть, и трудовые мигранты, и котики. Но если вы зададите автору вопрос «Что вы имели в виду?», то он вам, скорее всего, соврёт — он никогда точно не знает, что он там имел в виду. Конечно, когда его начнут читать и анализировать серьёзные литературные критики, он приосанится. Ты сидишь и думаешь: ну, чёрт возьми, как верно — я про это и думал сначала. Но вся эта история «про что хотел сказать автор» не имеет значения, потому что чтение — это всегда сотворчество. Читатель обязательно встречается с автором где-то на полпути. И это лучше всего выясняется на книжных клубах или при чтении отзывов, когда их много, — ты вдруг начинаешь понимать, что люди берут из текста. И все люди берут всегда разное, потому что мы берём то, где у нас колется. Читатель полноправный соавтор в этом смысле.

— Тексты бывают сложнее авторов, и читатели бывают сложнее, умнее и тоньше авторов. Надо просто понять одну простую вещь. Писатели в большинстве своём не титаны мысли — львы толстые каждое столетие не рождаются. В нас просто встроена оптика, мы улавливаем какие-то тенденции, что-то видим, записываем, а потом показываем. Мы же не философы и не мыслители, по большому счёту. Писатель — это довольно обычный человек, и бывает, не очень тонко устроенный, не очень умный. У него просто оптика хорошая. Вот он поймал, показал вам. И вы можете гораздо интереснее и сложнее эту историю себе объяснить.

— Мне часто говорят, что мои истории потом воплощаются в реальность. Написала «Вонгозеро» — получили пандемию. Приехала к вам в Новосибирск презентовать «Тоннель» — пишут, что у вас в метро тоннель заблокировали. И поэтому спрашивают: а не хочешь попробовать написать какую-нибудь простую историю? Но совсем уж простых обстоятельств никогда не бывает, в основе любой истории должна лежать какая-то проблема у героев. Во всех этих учебниках по драматургии, которые читать, в принципе, бесполезно, об этом пишут — о конфликте, который становится движущей силой. Но я точно знаю, что в эту недобрую игру с персонажами, в которую я играю на протяжении четырёх романов, больше играть не буду. Есть ощущение, что я достигла предела жестокости, на которую способна сама, и ничего хуже я уже придумать со своими бедными людьми не могу. Поэтому мне нужно будет выбрать какой-то следующий жанр, который я ещё не трогала руками. В «Вонгозере» я помещала в типичную историю о конце света нетипичных героев — кстати, тогда вызвала кучу возмущения, мол, так делать не по канону. Потом взялась за герметичный детектив. Но есть же ещё масса жанров, где можно попробовать свои силы, а заодно нарушить каноны. Мне кажется, что можно написать смешную историю, но с обязательными эмоциональными качелями. Мама моя всегда спрашивает: «Яночка, ну что ж такое-то? Ты всегда такая весёлая была девочка. Что ты пишешь-то вот эти ужасы бесконечные?». Вот я и хочу для мамы достать «весёлую девочку» и дать ей слово.