Новосибирск и Новосибирская область: свежие новости, объективный анализ, актуальные комментарии

Артист театра «Старый дом» Андрей СЕНЬКО — о возможностях камерной сцены, «пластилиновой» труппе и выборе

Сцена из спектакля «Е-ЕЕ-ЕЕ!».

— Андрей, давайте начнём, как говорится, от истоков. Всё-таки наш путь очень зависит от выбора, который мы делаем в юности, а иногда и в детстве.

— Я родом из Казахстана — маленького города Семипалатинска. Моя семья очень далека от театра, но в детстве я ходил в драматический кружок при Доме пионеров. А потом мама увидела объявление, что Русский драматический театр набирает театральную студию и предложила: хочешь записаться? И я начал ходить, загорелся, полюбил сцену. А потом звёзды сошлись так, что меня зачислили в театр, без какого-либо профессионального образования, артистом вспомогательного состава. Отучился в Екатеринбургском театральном институте — окончил с красным дипломом. Русский драматический театр дал мне настоящую путёвку в жизнь: я долго в нём работал, сыграл все-все классические роли — в то время как раз много ставили Лопе де Вега, Островского, Шекспира. Жизнь сложилась так, что мы с женой переехали в Барнаул, потом в Нижневартовск, а в Новосибирск я попал по приглашению Сергея Николаевича Афанасьева — несколько сезонов отработал в ГДТ. Затем меня пригласили в «Старый дом», нужен был артист для ввода в спектакль «Сон в летнюю ночь». Ввёлся, сыграл роль и остался в «Старом доме». Здесь и началась совсем новая история.

— Чем для вас стала сцена «Старого дома»?

— Моя актёрская жизнь начиналась с большой сцены, которая требовала определённой подачи голоса и широты жестов. А камерная сцена весь этот твой «актёрский набор» ломает. И в большинстве своём артисты, работающие в большом масштабе, стремятся поиграть на камерной сцене, где действуют совсем другие законы, когда между тобой и зрителем сокращена дистанция. Отлично, когда у большого театра есть малая сцена, где артист может себе позволить другое существование. И в этом смысле сцена «Старого дома» стала для меня полем долгожданного эксперимента. Здесь рождаются спектакли, где зритель видит твоё дрожание ресниц и малейшее движение души. А ещё я горжусь, что труппа «Старого дома» подобрана так, что все мы — как коробка с пластилином. Можем работать с режиссёрами любых школ. Условно говоря, вчера мы репетировали с Никитой Кобелевым, сегодня — с Антоном Фёдоровым, а завтра ставим «Скасску» по Хармсу с Арсением Мещеряковым. А каждый из этих режиссёров работает в своём подходе, и все они диаметрально разные. К примеру, Никита Кобелев в «Дачниках» шёл по пути психологического театра, когда твой образ рождается непосредственно от тебя. Арсений Мещеряков работал с нами по принципу масочного театра. А главный режиссёр театра Антон Фёдоров — это вообще какая-то отдельная планета для меня, большая, мощная, со своим интересным внутренним миром.

Сцена из спектакля «Котлован».

— Премьерные показы спектакля «Скасска» были восторженно приняты зрителями Москвы и Новосибирска. И лично мне его хочется пересматривать раз за разом — как странный детский сон, где в одной плоскости существуют добрые «шарики-сударики» и инфернальный Пакин. Но мне показалось, что, несмотря на кажущуюся лёгкость, это очень сложный спектакль в плане актёрского существования.

— Да, «Скасска» — очень энергозатратный спектакль, несмотря на то что он идёт 1 час 20 минут. Ты от него устаёшь гораздо сильнее, чем от тех же четырёхчасовых «Дачников». Потому что наша форма существования — это маски, которые мы меняем весь спектакль. К тому же рассказы Хармса очень короткие: вышел Антон Антонович из дома, сел на камушек и умер. Ну что здесь играть? Но тебе же нужно что-то из себя такое вычленить, вытащить, чтобы зритель понял, про что это. Плюсом накладывается очень бурная закулисная жизнь, когда в темноте артистам накладывают новый грим и происходит много разных штук. Это просто отдельный спектакль — на него нужно билеты продавать (смеётся). Но спектакль сложился, и все большие молодцы, наши девочки особенно: всё-таки клоунада — тяжёлый жанр. А клоунесса — редкостный дар, раритет сегодня. В Екатеринбурге, где мы на гастролях показывали спектакль «Е-ЕЕ-ЕЕ!», я встретил своего художественного руководителя из Нижневартовска, которая сразу отметила Настю Белинскую в роли Атаманши. «Потрясающе! — сказала мне она. — Это же клоунада на острие ножа! Редкий дар!». Я, наверное, не буду оригинален, но в «Старом доме» работает очень талантливая молодёжь, горжусь ими. Правда, хочется, чтобы режиссёры-постановщики больше занимали молодых артистов. Они иногда приходят ко мне, жалуются: Андрей Васильевич, мы мало играем. А я понимаю, что режиссёры их просто «не видят», потому что идут от типажности, как в кино: оп, всё, подходишь! Никто же сегодня не работает с артистом на сопротивление роли, когда ломается привычная типажность, — кому это нужно? Режиссёр приехал на полтора месяца, ему бы побыстрее поставить качественный спектакль и уехать. Таковы реалии современного театра. Но артисты от этого страдают.

— Не могу не задать традиционный и глупый вопрос. Что для вас профессия артиста? Какие смыслы вы в неё вкладываете?

— Образ жизни, конечно. Как и всякая другая профессия, когда у человека в голове постоянный внутренний диалог, где он сам с собой спорит: надо было так сделать или нет, не так. И кризисы, разумеется, случаются: всё, надоело, бросаю театр, уезжаю в глухомань! А потом: нет, не брошу, люблю. Вы же замечали, что у людей одного профессионального круга общение всегда на рабочие темы скатывается? И вроде решили: собираемся, идём в кафе, отдыхаем и о работе ни слова! А через десять минут: здравствуй, театр! Но мне в плане общения сильно повезло. У меня есть друг в Барнауле, который занимается автомеханикой и от театра очень далёк. Мы с ним с детства дружим. Когда мы встречаемся, то он мне говорит: «Ну как там театр?» — «Нормально, — отвечаю. — Как там твои карбюраторы?». Он говорит: «Ой, а тебе оно надо?». И мы начинаем радостно говорить о жизни. И я думаю: «Вот, Ром, спасибо, что ты у меня есть». Для меня это всегда очень счастливое общение. Перезагрузка в своём роде. Артисту очень важно отдыхать, чтобы его эмоциональный фон смягчался и начинал тише звучать. Ну и ещё мне кажется, что артист должен чётко понимать: есть спектакль, а есть роль. И я убеждён, что артист должен играть спектакль. Мы же все в одной упряжке скачем, где важно чувствовать общий темпо-ритм, ансамбль, ключ сцены.

— Как вы относитесь к профессиональной театральной критике, которая, на мой взгляд, иногда ищет кошку в тёмной комнате?

— Я практик. Репетирую, играю, ищу новые пути существования на сцене. Поэтому для меня мнение критиков сродни спортивному интересу. Похвалили — хорошо. Не похвалили — тоже хорошо. От их мнения не зависит, буду я играть хуже или лучше. Потому что я — часть команды спектакля и режиссёрского замысла. Разумеется, институт театральных критиков — это насмотренные люди с профессиональным образованием. Но любое мнение, каким бы профессиональным оно ни было, всегда субъективно. Ты можешь написать километры текста о том, какой это замечательный спектакль, но придёт зритель, который всегда голосует ногами, и составит собственное мнение.

— Говорят, что у «Старого дома» свой зритель. Как он формировался, на ваш взгляд?

— Я работаю в «Старом доме» около 12 лет и вижу, что зритель со временем сильно поменялся. Одно время приходил определённый зритель, которому, образно говоря, нравились кринолины на сцене. Но когда в театр пришли режиссёры и руководители, которые начали менять сам облик театра, начал меняться и зритель. Да, приходили на новые постановки, писали гневные отзывы, долго перестраивались. И теперь к нам приходит публика, которая знает, что спектакли «Старого дома» — это сложное блюдо, которое нужно распробовать, чтобы почувствовать послевкусие. Каждый театр формирует собственного зрителя — и это прекрасно.