Новосибирск и Новосибирская область: свежие новости, объективный анализ, актуальные комментарии

«Каждый день три-четыре часа обязательно отвожу работе над этой диорамой. Когда я работаю, перед глазами постоянно стоит фронт, ребята, с которыми я воевал и жизнь которых оказалась короткой».

В некоторых авторитетных источниках его называют единственным на сегодняшний момент в России художником-мастером батального жанра, но сам Вениамин Чебанов лишь скромно усмехается: мол, до уровня баталистов знаменитой столичной мастерской имени Митрофана Грекова ему далеко. В свои 90 художник до сих пор трудится — причём над поистине грандиозным проектом.

— Фамилия наша молодая — первый, кто её получил, был мой дед Дий Леонтьевич. Родился он в Херсонской губернии, примерно в то время, когда только отменили крепостное право. Он был совсем маленьким, когда эпидемия холеры унесла его родителей. Деревенское общество не дало мальчонке умереть с голоду — пристроили его подпаском, чтобы и работа была, и еда, а потом он «дорос» и до чабана. Отсюда и фамилия.

У деда были большие способности к столярному ремеслу — и они передались по наследству: великолепными столярами были все его многочисленные сыновья.

Мой отец, второй по старшинству, был не только отличным краснодеревщиком, но делал и музыкальные инструменты — мандолины, гитары, скрипки. Своего рода был новосибирским Амати или Страдивари. И сам играл с 14 лет на скрипке, при этом совсем не зная нот — просто был хорошим «слухачом». Его всегда приглашали на свадьбы, другие праздники как музыканта. Отец-то и приучил меня к рисованию.

В Сибирь семья деда переселилась, когда начались столыпинские реформы, здесь мой отец познакомился с моей будущей матерью — она приехала из Курской губернии. В двадцатые годы родственники, оставшиеся на Украине, стали звать его обратно. Дядя Павел тогда работал в Николаеве на судостроительном заводе. В 1924 году мои родители и поехали туда — с маленьким сыном Вениамином на руках. Только доехали до Новониколаевска — и малыш заболел дифтерией и умер в больнице. Похоронили его на кладбище в Березовой роще. А когда приехали на Украину – родился я и меня назвали так же, как умершего первенца. Имя «Вениамин» в той деревне, где жили в Сибири мои родители, было популярным — так называли там половину детей, а всё потому, что у деревенского попа, очень уважаемого человека, был младший сын Вениамин, красивый как ангелочек. Милое личико, курчавые волосёнки — всё, как у ангелов на иконах.

В 1927 году наша семья снова вернулась в Сибирь, поскольку здесь им нравилось больше. А шесть лет спустя разразился голод. Другой дядя, Демьян, позвал нас в Киев, приехали туда — а там голодают ещё сильнее. Ещё и с работой было плохо. Товарищ дяди, работавший на бирже труда, правда, нашёл моему отцу работу, и мы поехали в военный городок на юге Белоруссии. Там как раз строился Дом Красной Армии и нужен был столяр для изготовления всего деревянного — от оконных рам до табуреток. В Белоруссии голода не было, там я пошёл в школу, вместе с приятелями мы лазили по стрельбищам, находили пульки, рано утром смотрели на развод караулов под музыку — словом, было интересно. Но и тут не задержались — соскучилась тётка по матери, которая жила в Сибири и стала звать нас обратно. Мама была немного деспотичной по характеру, папа мягче, и она в итоге настояла на возвращении. Возможно, это спасло нам жизнь: если бы мы жили в этом военном городке в сорок первом, то точно не пережили бы самых первых дней войны…

— На фронт я попал осенью 44-го — в 92-ю стрелковую дивизию 59-й армии 1-го Украинского фронта. Наша дивизия участвовала в освобождении Кракова, за что потом получила наименование Краковской и орден Александра Невского. Потом форсировала Одер под Гляйвицем — тем самым городом, с провокации на радиостанции в котором началась вторая мировая война.

Под Гляйвицем был такой эпизод. Мы стояли в одной деревне, а через дорогу — другая деревня, занятая немцами. 18 апреля нас предупредили: через два дня — день рождения Гитлера, от немцев можно будет ждать любой каверзы. Вечером я иду из штаба командира полка и захожу в траншею. Пулемётчик меня подзывает: «Товарищ лейтенант, идите сюда! В Германии революция!» Я отвечаю ему шуткой: «Ты что, к Гитлеру в канцелярию дозвонился, что ли?» Он передаёт мне бинокль со словами: «А посмотрите!» Гляжу — а на всех зданиях в «немецкой» деревне висят красные флаги. Потом присмотрелся повнимательнее, и вижу, что это обычные флаги гитлеровской Германии — в центре свастика в белом круге. Сказал об этом пулемётчику, и тот сразу пришёл в ярость: «Ну сейчас я по ним полосну!» Пришлось его осадить: «Не настрелялся ещё? Отдыхай, пока тишина». Тем более на расход боеприпасов у нас, когда мы находились в обороне, был строгий лимит.

За весь день 20 апреля ни одного выстрела немцы не сделали. Ждём, что будет 21-го. Утром я обошёл посты, и тут сильно захотелось спать. Иду к пулемётчикам в окоп, забираюсь глубоко в щель, укрываюсь плащ-палаткой и поудобнее располагаюсь на перине — солдаты принесли её из деревни, чтобы было комфортнее. Ещё подумал: как бы не завалило землёй. И тут немцы начали разведку боем прямо на наш штаб. Ударил миномёт — и земля вокруг меня обрушилась. Даже кости захрустели. Так страшно ещё никогда не было, когда я понял, что зарыт. Потом ещё лет пять мне снилось, будто меня где-то зажимает и становится невозможно дышать. А тогда я ещё подумал – начался бой, всем не до меня, так здесь и задохнусь. Но всё-таки меня отрыли. Я уже был в полубреду, очнулся от боли в ноге, когда лопатой мне пробили кирзовый сапог. Потом мне рассказали, что сначала копали не торопясь – думали, что мне уже конец. А я вдруг пошевелил ногой. Прибегает старшина, подаёт мне кружку, я выпиваю залпом – подумал, что вода, а это оказался спирт. Но я с этих 50 граммов даже не захмелел, хотя на фронте не пил никогда. Даже наркомовские сто граммов. И сам был ещё молод, не привык, и в семье у меня не пили ни отец, ни дед.

Только перевели дух, порадовались, что все живые – и тут я забылся, выпрямился в полный рост, забыв, что укрытия с немецкой стороны в этом месте нет. А немецкий снайпер этим воспользовался. К счастью, промахнулся, и пуля попала в камень, но этот камень уже рикошетом отлетел мне в грудь. Так я получил контузию, но она оказалась лёгкой. Недолго отлежался в госпитале — и снова в бой.>

— Войну я закончил под Прагой. Это была последняя европейская столица, которую мы освободили. Уже после взятия Берлина пражане подняли восстание. Пражская группировка немецких войск под командованием фельдмаршала Шёрнера была самой мощной, поэтому на поддержку восставшим, которых немцы уже стали давить, наше командование послало войска сразу двух фронтов — 1-го и 2-го Украинских.

После госпиталя мне дали роту, шла она через реку Нейсе на Дрезден, но тут как раз нас перебросили на Прагу. 8 мая, уже после того, как Берлин пал, посадили на танки и отправили к столице Чехословакии, до которой было более 200 километров. В дороге пришлось понервничать. Водители уже уставшие, наглотавшиеся выхлопных газов, засыпают, мы сидим на танках — кто привязан ремнями за скобы, кто не привязан — и смотрим в оба глаза. Чешские дороги отличные, почти не разбитые, танк идёт на полной скорости — 30 километров в час, а по сторонам вдоль дороги — разные посадки, железобетонные ограждения. Если водитель заснёт — то недолго и наехать на какой-нибудь столб.

В три часа ночи нам передали, что Прага свободна, мы можем остановиться и передохнуть. Ещё темно, и я приказываю солдатам взяться за пояса и отсчитать 15 метров от дороги, чтобы встать на привал. Такие предосторожности были не лишними – немцы минировали дороги при отступлении, у нас перед этим на минах подорвалось несколько человек. От всей роты к 9 мая оставалось человек 35 — как во взводе, а пополнений уже не было. Остановились в хорошем месте — травка, деревья цветут — все в белом, как невесты, кругом ни звука, только журчит ручей — словом, как в раю! Легли, и только я задремал, как прибежал связной и будит: «Товарищ лейтенант, объявлено построение, будет важное сообщение!» Пришлось снова поднимать солдат и ждать.

В ручье умылись, старшина подвёз кое-чего перекусить. К нам присоединилась батарея 75-миллиметровых пушек — она двигалась следом. И вот подъезжает начальство дивизии — замполит и с ним ещё несколько человек. Они-то и зачитали нам объявление Верховного Главнокомандующего о том, что Германия капитулировала. Что тут началось! Солдаты мои стреляют, батарейцы палят из своих орудий. Я им кричу: «Хватит уже! Вдруг ещё какая беда будет, а у вас даже патрона не останется, чтобы застрелиться!» Кое-как успокоили. Тут и полевая кухня с кашей подъехала, а за ней ещё одна — с водой. Но была там не только вода — кто-то где-то раздобыл вино.

Чехословакию мы прошли насквозь и ушли дальше, в Австрию. До Вены дошли 13-го или 14 мая. Запомнился единственный уцелевший мост через Дунай — он был висячий, но по нему была выложена брусчатка и даже ходил трамвай. Но переходили мы его всё равно стараясь шагать вразнобой, чтобы не получилось резонанса.

В 1942 году в Новосибирске сформировали 150-ю стрелковую дивизию из наших земляков-добровольцев. Боевое крещение она получила в ноябре-декабре 1942 года под городом Белый — сейчас он в Тверской области. В боях за Белый дивизия заслужила гвардейское знамя. Как раз в это время на юге шла Сталинградская битва, и чтобы немцы не смогли оттянуть с этого участка войска к Волге, здесь почти до весны продолжалась тяжёлая бойня.

В Новосибирске жил начальник политотдела этой дивизии полковник Андрея Ширяев. С ним вместе мы делали книгу об этом воинском соединении. Тогда ещё многие ветераны Сибирской добровольческой дивизии были живы. А теперь я работаю над диорамой, посвящённой боям за Белый. Это будет работа на пяти холстах общей длиной 10 и высотой 2,7 метра. Готова примерно половина, к 72-й годовщине Победы рассчитываю закончить эту работу.

Я хочу показать в диораме реальных людей. Например, Михаила Перевозчикова — того самого, чьё имя носит улица в Новосибирске. Он был заместителем командира по политической части 469-го стрелкового полка и погиб во время атаки. Нарисую санинструктора Машу Павленко, которая с риском для жизни спасла множество бойцов, — как она перевязывает солдата. За своё мужество она получила орден Ленина.

Каждый день три-четыре часа обязательно отвожу работе над этой диорамой. Когда я работаю, перед глазами постоянно стоит фронт, ребята, с которыми я воевал и жизнь которых оказалась короткой. Эти ощущения меня не отпускают. Это моя память, и моя совесть, и мой долг перед фронтовым братством — завершить эту картину. Ведь скоро и так уже никого из нашего братства не останется в живых…

Общественность Новосибирска поддержала идею создать в городе военную галерею, где будет находиться эта диорама и другие мои военные картины. Всё упёрлось в помещение. Сначала наметили здание на перекрёстке Красного проспекта и улицы Сибревкома, рядом с управлением речного пароходства. Но собственник запросил бешеные деньги за цокольный этаж. Мэр Анатолий Локоть сказал, что у города таких денег нет и что искать теперь будем муниципальное помещение. И вот получилось так, что освободилось помещение в Стоквартирном доме — около тысячи квадратных метров площадью. Его хотели приватизировать, но мэрия застолбила это помещение за собой и сейчас ищет спонсоров, чтобы приступить к архитектурно-планировочным решениям. Мэр при встречах мне говорит: «Работайте, не волнуйтесь. Деньги мы найдём».

Виталий СОЛОВОВ | Фото Валерия ПАНОВА