Новосибирск и Новосибирская область: свежие новости, объективный анализ, актуальные комментарии

II Международный фестиваль актуального театра «ХАОС» собрал в Новосибирске лучшие спектакли, а также зрителей и критиков из разных городов страны.

Тартюф.

За две недели фестиваля «ХАОС» представил широкую палитру современного сценического мейнстрима: от хореографических перфомансов и инклюзивных спектаклей в программе шоукейса новосибирских независимых театров до основной программы, в которую вошли 14 громких российских постановок. О том, как это было, какие смыслы и новые тенденции рождались из «ХАОСа», рассказывают культурные обозреватели «Ведомостей».

Бесы Достоевского.

Сегодня актуальный театр определяется идеей искусства-потока, когда спектакль съезжает с укатанной колеи традиционного рассказа о событии и сам становится фаб­рикой события. А драматический конф­ликт, который всегда решался с помощью главного героя, теперь строится на экзистенциальных состояниях жизни, в которых от человеческой воли и поступков мало что зависит. Поэтому современная сценическая практика жёстко ломает все театральные каноны и выбрасывает зрителя в поле массмедийных провокаций, где «внутреннее событие» зрителя формирует целый арсенал технических приёмов — к примеру, та же трансляция сценической жизни на большие экраны. Кстати, на этом приёме были построены два фестивальных спектакля — «Бесы Достоевского» Константина Богомолова («Театр на Бронной») и «Тайм-аут» Петра Шерешевского («Красный факел»). В «Бесах» вообще 70% сценического оформления занимают плазмы, где основное действие и разворачивается.

— В «Бесах» мы ушли от традиционных придыханий, с которыми в России принято говорить о Достоевском, — рассказывает исполнитель роли Верховенского . — Клише создаёт безопасную дистанцию для зрителя — всё так привычно и удобно, ты посмотрел своего любимого Достоевского. Ничего у зрителя не колыхнулось, он похлопал, съел в буфете шоколадку и пошёл спокойный домой. Но это не наш вариант.

Если Достоевского влёк «алгоритм» мучительной погибели, на которую запретное сладострастие толкает человека, то Богомолова влечёт провокация: он убирает традиционный надрыв и превращает сцену признания Ставрогина в изнасиловании Матреши в сеанс психотерапии, где клиент всегда прав и имеет право на поддержку. «Ну, да, — как бы говорит режиссёр. — И такое есть». Вообще, сам спектакль напоминает путь гештальтиста — без оценок, без самолюбований, ровный и холодный тон наблюдателя, следящего за здесь и сейчас. «Так мы есть и гештальт-театр», — сказал Никита Ефремов.

Чернобыльская молитва.

Театр посягнул и на систему Станиславского, отринув силу сквозного действия: вместо событий, вытекающих одно из другого, перед зрителем разворачивается разнородный поток. И в спектакле становится главным не «Маша любит Петю», а отношение Маши или Пети к жизни в целом: герои «не видят» друг друга, они смотрят в лицо реальности. И иногда — враждебной. Ярким примером такой тенденции стал спектакль «Чернобыльская молитва» Дмитрия Егорова («Никитинский театр»), в котором герои, пережившие катастрофу, смотрят в лицо безжалостной правде и рассказывают о ней зрителю. «Невзаимодействие» даёт сильнейший образ мира, где живая стихия и фатум не поддаются нашему контролю. Зрителю не нужно следить за причинно-следственными связями и ломать голову над особенностями характеров героев — он находится в потоке собственных рефлексий, которые и становятся для него главным событием.

Тартюф.

Некоторые режиссёры, чьи работы новосибирская публика увидела на «ХАОСе», говорили о гибельной силе системы — сегодня как никогда актуальна повестка «маленький человек перед лицом чего-то большого и грозного». О железной пятке, перед которой равны все «наши-ваши», шла речь в «Lё Тартюф» Юрия Муравицкого («Театр на Таганке») и в «Заносе» Юрия Квятковского («Практика»). В первом случае — бездушный демиург ударом кулака разломал бумажный «приют комедиантов», где актёры на радость публике ломали комедию. Во втором — вдребезги разбил «стеклянный зверинец» миллионера-патриота. Сегодня самый главный конфликт — между личностью и всем тем, что неотвратимо приходит, не поддаётся анализу и разрушает привычный мир.

Наталия ДМИТРИЕВА  | Фото Виктора ДМИТРИЕВА

Как расшевелить современного человека, вывести его из зоны комфорта, заставить думать и действовать? Театр продолжает искать новые формы и средства, чтобы помочь нам больше узнать о самих себе. Ценность «ХАОСа» в том, что разговор этот состоялся с участием зрителя — после показов проходили обсуждения. Как сказал Николай Фоменко, театр пытается вернуть человеку эмоциональность — быть может, самое главное человеческое достояние.

Мещане.

Так, чтобы стать живым высказыванием, спектакль питерского ТЮЗа им. А. А. Брянцева «Мещане» в постановке Елизаветы Бондарь превращается в хоррор, персонажи которого оживают в доме-призраке. Отряхиваясь от праха, они обретают способность говорить и двигаться, но делают это как механические куклы и снова катастрофически не слышат друг друга — рвут голосовые связки, отчаянно сопротивляются чужому, судорожно хватаясь синими костлявыми руками за придуманный самим собой образ. Попробуйте перечитать пьесу Горького с позиции мёртвого дома — и вы оторопеете от обнажённого смысла: все наши идеи — ничто по сравнению с тем, как мы беспощадны друг к другу.

Комитет Грустящего Божества

Персонажей спектакля «Комитет Грустящего Божества» питерской группы «театра post» по тексту Павла Пряжко и героями назвать трудно. Режиссёры Дмитрий Волкострелов и Алёна Старостина работают с категорией времени, персонажи — лишь иллюстрация к тому, как медленно и неотвратимо в бесконечном ожидании, очередях и обыденности утекает жизнь. «Нужно ещё немного подождать...» Ждунов двое — семейная пара Оля и Серёжа. Он дворник, она уборщица в магазине, но это не важно. Они всё время едут куда-то — мимо безжизненных унылых пространств, одиноких медлительных людей, плывущих по своим орбитам (видеоряд в этой истории продуман тонкими штрихами чёрно-белой графики, автор видео Иван Николаев). Характеры не проявлены, искры личности вспыхивают в короткие мгновения, когда нужно остаться в этой очереди, не быть окончательно задвинутым на задворки времени. «Какой должна быть лестница, чтобы туфелька Золушки не разбилась? Она же хрустальная... В сантиметр высотой?» — спрашивает Он. Она не всегда поддерживает разговор. И ничего не происходит. И растёт в тебе, смотрящем, раздражение, поднимается обратная волна, но и она разбивается о волнорез этой неистории, неслучившегося пути героя… Сочувствие и даже любовь к персонажам настигает уже по пути домой, когда в вагоне метро вглядываешься в лица людей, пытаясь понять, как течёт их время, какие тиски держат их от того, чтобы не летать…

Умаление мира.

Главным героем театрального проекта «Умаление мира» начинающего режиссёра и известного критика Марины Давыдовой становится слово. В этой постановке ценна сама попытка вернуть словам их изначальный смысл. Спектакль о том, как мы строим и разрушаем мир при помощи слов, появился сначала как эскиз на лаборатории в Свияжске, а сегодня идёт в репертуаре Театральной площадки MOÑ (Казань). Три перформера на сцене: один поёт слово (Иван Балашов), другой его танцует (Асель Багаутдинова), третий рисует (Ксения Шачнева) на широких листах обёрточной бумаги, заполняя пол и стены: Аз, Буки, Веди, Глаголь, Добро, Есть, Живете... Цепь кириллицы складывается в спираль ДНК, обнажая древнюю память. В неё вторгается петровская реформа, и появляются новые слова: Армия, Воля, Бурлак, Грех, Елей... Революция создаёт свой лексикон: Большевик, Артель, Единство, Ёлка... Наконец, словарь современного человека: Айфон, Брекзит, Вакцина, Гугл... И вот она — азбука современного россиянина: Автозак, Бесогон, Дача, ЕГЭ, Майдан, Яндекс... Слов много, они тянутся шестью столбцами вниз, выстраивая наш мир в логике истории, новостей, человеческих страстей и личного бытия.

Но вот наступает черёд зрителям составить свой словарь. Для этого у каждого есть листок с начальной буквой и карандаш. Собранные в шапку ведущего слова перформеры также споют, станцуют и нарисуют. Приглашённые на сцену три зрителя должны будут, постепенно производя отсев, оставить только три слова из словарей. И каждый раз этот выбор будет трудным, даже болезненным. Итогом на экране в этот вечер останутся Добро, Человек, Мама…

Если в допандемийную эпоху театр активно рефлексировал на тему травм и репрессий ХХ века, то сегодня он всё чаще говорит на темы новой этики, в которой права есть у всех, даже самых незначительных существ, об этом на «ХАОСе» рассказывала Алёна Карась в своей лекции «Современный театр в контексте биополитики». Уход от героя, а также широкая дискуссия об экологии и влиянии человека на неё привёл на подмостки животных. Марина Давыдова в лекции «Европейский театр — от артистов к акторам» (запись лекции размещена на странице «Старого дома» во ВКонтакте) рассказывала о спектаклях, в которых действуют овцы, птицы, являясь акторами, но без человека эти представления всё равно невозможны. И главный смысл этого превращения — возможность человеку посмотреть на мир глазами другого существа, а значит снова попытаться понять что-то в самом себе.