Новосибирск и Новосибирская область: свежие новости, объективный анализ, актуальные комментарии

Мэтр российского кино и театра Никита МИХАЛКОВ — о современных сериалах, девальвации профессии и русской литературе

Никита Михалков впервые посетил Новосибирск со своим спектаклем «12» — два показа прошли при аншлаге в театре «Глобус». К этой истории Никита Сергеевич возвращался всю свою жизнь: студенческий спектакль в Щукинском училище по пьесе Сидни Люмета «12 разгневанных мужчин», затем фильм «12» с переработанным под российские реалии времён чеченского конфликта сюжетом и вот теперь — новое прочтение киносюжета. «Нам важно отделить себя от зрителя сеткой, чтобы не было соблазна его даже боковым зрением видеть. Вся наша концентрация была внутри. Потому что мы должны заставить вас всем существом прийти к нам, а не сидеть, развалившись», — сказал Никита Сергеевич в начале встречи с новосибирскими журналистами. Публикуем самые яркие моменты этой беседы.

— Когда-то ставил в Щукинском училище спектакль «12 разгневанных мужчин», но была совсем другая история — 50-е годы, мы все студенты… Поэтому к фильму «12», который вышел на экраны в 2007 году, он никакого отношения не имеет. Тогда мы написали киносценарий из идеи сделать социальный срез общества: врач, нацмен, брутальный таксист, милый бездельник телевизионщик и так далее. Когда я стал заниматься театром, мы создали Академию (Академия кинематографического и театрального искусства Н. С. Михалкова. — прим. ред.), и у меня возникла идея дать своим ребятам возможность раскрываться в этом материале, потому что он очень богат и всеобъемлющ. И уже после фильма, через много лет, мы написали пьесу для этого спектакля — она сильно отличается от картины. Самое главное, что в этом спектакле нет заученности — в нём всё время существует индивидуальная, пусть минимальная импровизация. Мы как будто заставляем зрителя подглядывать за тем, что происходит за запертыми дверями спортивного зала, где заседают присяжные. А ещё крупные планы в кино и в театре очень сильно разнятся по своим техническим и метафизическим параметрам. Крупный план в театре — это когда вся энергия тех, кто на сцене, обращена на зрителя. Поэтому на сцене не может быть ни одной минуты, ни одной секунды, чтобы кто-то выключился, отвлёкся, отдохнул и так далее. Поэтому для меня очень дорого, что я наблюдаю за каждым, кто стоит на сцене, кто работает, не мешая друг другу, но подпитывая эмоции партнёра.

— Дело в том, что проблемы, которые поднимались в фильме «12», никуда не исчезли, — это вечная тема. Предлагаемые обстоятельства возможностей и желания человека потратить силы, средства и своё время на другого человека — это вопрос, который существует со дня возникновения жизни. Кроме того, эти вечные вопросы усугубились ещё и сегодняшней ситуацией. Поэтому я считаю, что наш спектакль — очень своевременный и серьёзный, зритель многие ответы в нём найдёт. Но в то же время мы не хотели дублировать кино: живое существование артистов на сцене всегда даёт зрителю возможность почувствовать энергию жизни, а публика в свою очередь возвращает её той небывалой тишиной, которая всегда царит на спектаклях. Это, собственно, и есть цель, ради которой мы вообще работали. Для меня тишина — главный комплимент. Всегда аплодируют на первом моём монологе, который идёт на разрыв аорты. Я не знаю, умру я на этом монологе или нет, потому что ничего подобного я в жизни не делал по эмоциональному накалу. И обычно всегда аплодисменты. А здесь — нет. И я уже привык, потому что кое-где не аплодируют, чтобы не нарушать то, что на сцене происходит. Поэтому слоган спектакля: «Для всех и про каждого». И человек в партере, и человек на галёрке, и человек в директорской ложе — каждый имеет возможность получить что-то своё. Наш спектакль объединяет всех — мы, слава богу, смогли это сделать.

— К сожалению, проект «Шоколадный револьвер» закрыт, и очень жаль — мы с братьями Пресняковыми написали очень хороший сценарий, и получилась многоплановая драма о поиске человеком своего пути и методов достижения цели. Но проблема в том заключается, что очень большая часть сценарных конфликтов происходит в Соединённых Штатах, когда герой пытается спасти свою дочку, — он знаменитый режиссёр и его приглашают снимать в Голливуд. Но вы понимаете, что сегодня снимать в Голливуде, как бы мягко сказать, не совсем прилично для приличного человека. Я, честно говоря, хотел бы снять «Шоколадный револьвер», в нём есть хорошие темы, интересные линии, прекрасные роли для артистов. Может быть, мы трансформируем сюжет, оставим какие-то хорошие места и продолжим.

— Есть прекрасные сериалы, которые мы любим, но если честно, то сериалы развратили русскую актёрскую школу. Невозможность вдумчивого репетиционного периода — времени сегодня у артистов (особенно, медийных!) нет, у него в работе три-четыре сценария, а режиссёры гонят метраж. Из-за этого девальвируется профессия режиссёра в принципе. Я люблю длинными кусками снимать, люблю общие планы, но для того, чтобы снимать на общем плане длинную сцену, там должно быть так всё внутри организовано, чтобы зритель, посмотрев любой угол, не увидел лажу. Как, скажем, на нашем спектакле, вы можете смотреть на любую часть сцены — и там всё на чистом сливочном масле. Помню, что когда снимался в «Сибирском цирюльнике» в роли Александра Третьего (Никита Михалков и режиссёр этой киноленты. —прим. ред.), то в сцене, где я посвящаю юнкеров, я пью из настоящей императорской рюмки. Для кого-то эта деталь может показаться снобистской, но мне важны были именно эти детали, требующие денег и времени. Такие истории требуют большой подготовки высококлассных профессионалов, которых становится всё меньше, — большое кино требует большого труда. Сегодня можно кликнуть в сети любую картину любого великого мастера и подсмотреть его методы — и многие делают именно так. Но когда люди заняты тем «как это сделать?», то они не очень понимают, ради чего снимается это кино. И получается обман, не искусство.

— На мой взгляд, между театральной и кинематографической режиссурой не большая разница. Я всю жизнь работал в театральном мире, но при этом снимал фильмы — мы также сначала репетировали в комнате, потом выходили на площадки с декорациями. Гримируемся, проходим, давайте со светом пройдём — один и тот же процесс. Когда актёры привыкают к происходящему, уже нет зажима и необходимости думать, как они выглядят, — выходим в съёмочные дни. Единственная разница — это плёнка и всё, что с ней связано. Помню мы начали снимать на «кодаке», а его было мало, и некоторые сцены снимали, не включая мотора, чтобы не гонять лишние несколько кадров, потом пальцами прокручивали, обдирали. А вот когда появилась цифра и возможность снимать много — началось развращение профессии. Давайте так снимем и вот так, а потом выберем. А это значит, ты как режиссёр не очень понимаешь сам, что хочешь, и всё это заканчивается тем, что всем остальным потом тоже без разницы.

— Наш театр (Центр театра и кино. — прим. ред.) три года как на ремонте, но он скоро, надеюсь, откроется. Это будет, действительно, явление, даже с точки зрения архитектуры и освещения. Театр находится на Поварской улице, совсем рядом с домом, где я в детстве провёл годы, которые вспоминаю с доброй памятью к своему отцу. Я бы очень хотел перенести на его сцену спектакль «Механическое пианино» — сценарий к нему мы написали вместе с Сашей Адабашьяном. Мы его ставили в римском театре «Аржентино», хочу повторить. Прекрасный композитор Эдуард Артемьев, который, к сожалению, покинул нас, написал в своё время замечательный мюзикл «Раба любви» по мотивам нашего одноимённого фильма. Юрий Ряшенцев создал либретто этого мюзикла — получилась очень высокопостановочная история. Кроме того, сейчас выпускается «На дне» — спектакль должен выйти на нашей обновлённой сцене. Работаем над Брехтом — ожидается бомбический спектакль. Что касается Академии, то мы много работаем над спектаклями по Бунину и Чехову, переносим русскую культуру на сцену. Спектакли могут быть совершенно разных жанров, но их объединяет дух великих писателей, и найти возможность сценического выражения великой литературы — это интересно, это важно. И такой подход — основа нашего метода.