Новосибирск и Новосибирская область: свежие новости, объективный анализ, актуальные комментарии

Писатель Юрий ПОЛЯКОВ — о классиках, театральной драматургии и советском детстве

Советский и российский писатель, поэт, драматург, публицист, киносценарист и общественный деятель Юрий Поляков побывал в Новосибирске на XI фестивале «Книжная Сибирь».

— В России серьёзный писатель — больше чем писатель. Он всегда работал во многих жанрах — поэзия, проза, драматургия, публицистика, редакторская работа. Кстати, малоизвестный факт: именно Александр Пушкин стоял у истоков «Литературной газеты», которую я возглавлял с 2001 по 2017 год. И хотя формально первым редактором считался барон Дельвиг, именно Александр Сергеевич занимался организационной и редакторской работой в «Литературке». Редакторская должность, между прочим, должна совмещать в себе и боевые навыки, когда ты, как на войне, выигрываешь, если не боишься пойти в атаку. Как только ты начинаешь бояться, что тебя уволят, — можешь сам уходить. Был один забавный случай: я никак не мог вернуть профиль Горького на первополосный логотип газеты — в 90-х годах его убрали люди определённых взглядов за то, что Горький был связан с большевиками. Я провёл среди читателей анкетирование, все проголосовали за возвращение Горького на первую полосу газеты. Пошёл в 2001 году к акционерам с этим предложением, но они вдруг забоялись, мол, не надо общественность тревожить. Через три года у меня юбилей случился, и мне они предлагают: что хочешь на подарок — дорогие часы, паркер с бриллиантами или безумно дорогое охотничье ружьё? «Горького верните в честь моего юбилея», — сказал я. Вернули.

— Сегодня в мировом кинематографе всем заправляет не режиссёр, а продюсер. На Западе он берёт деньги (часто заёмные), вкладывает в фильм, который должен окупиться, чтобы вернуть этот заём банку, поэтому диктует свою волю на съёмочной площадке. У нас же продюсер вкладывает в производство государственные деньги — грант, к примеру. Фильм снимается. Продюсер всячески навязывает, как правило, свою идеологическую линию — очень они сегодня любят антисоветские тенденции. Не дай бог тебе показать советское время в позитиве! Потом лента, где советское время искажено до гротеска, проваливается в прокате, все деньги списываются, никто никому ничего не возвращает, и все довольны — кроме зрителя и автора первоисточника. У меня были хорошие экранизации, такие как фильм по роману «Козлёнок в молоке». А были полные провалы — «Сто дней до приказа», например. Вообще не было ясно, какое я отношение к этому фильму имею. Хотя я давно понял, что когда начинается работа над фильмом, бессмысленно соваться к режиссёру с вопросами и советами — он становится невменяемым. Но в любом случае всегда выигрывает писатель. Если фильм хороший, то зритель идёт за романом, чтобы сравнить. Если плохой — тоже идёт за романом, чтобы понять: что там такое было?

— Я был один из немногих писателей, кто достаточно откровенно писал о недостатках советской власти. Цензура не пускала в печать мои первые повести — «Сто дней до приказа» и «ЧП районного масштаба». «ЧП» был опубликован в журнале «Юность» только спустя четыре года после написания. И в этом нам с главным редактором «Юности» Андреем Дементьевым помог немецкий лётчик Руст, который в 1987 году приземлился на Красной площади. Забавный факт, над которым смеялась вся Москва: перед его приземлением убрали загодя все провода, чтобы он нормально сел на Васильевском спуске. Тогда началась в верхах неразбериха, и Дементьев воспользовался этим — поставил повесть в 11-й номер. Ему позвонили сразу: мол, мы знаем, что вы поставили повесть Полякова на ноябрьский номер — учтите, мы всё равно не пропустим. На что Дементьев ответил: «Вы бы лучше Руста на Красную площадь не пропустили». Повесть вышла. Я-то как раз из тех писателей, которые знают недостатки советской власти. Не надо её приукрашивать, но и зачем придумывать лишние гадости? Сейчас даже жанр новый появился — «антисовесткое фэнтези»! Когда человек о той эпохе (и сам в ней живший!) пишет честно, я только поддерживаю. Но когда я вижу откровенное коммерческое враньё — извините, нет.

— Большинство современных театральных режиссёров воспринимают твою пьесу как повод для каких-то своих фантазий, визионерства и поисков. Сегодня они не очень жалуют профессионально написанные пьесы, потому что текст сразу задаёт для них чёткие рамки. Возникло целое направление в нашей драматургии, которое называется «новая драма». Ребята смекнули: зачем сидеть два года и писать нормальную пьесу с началом, серединой, финалом, с героями, с характерами и с речевыми характеристиками героев? Можно же налепить за неделю так называемый драматургический материал — режиссёр всё равно всё переиначит. Да, многим зрителям не нравится такой театр, но вот беда — сегодня большинство театров работают не для зрителя, особенно в ценовой его политике. Они делают это для себя, для какого-то круга ценителей, для каких-то жюри, но только не для зрителей. Раньше театры были заинтересованы в современных драматургах, но сейчас этого нет. Я помню, ещё в давние времена мы сидели в Доме творчества в Переделкино с замечательным и востребованным драматургом Михаилом Рощиным. Сидим, пьём, конечно, не чай. И всё время кто-то к нам заглядывал и говорил ему: «Вам из МХАТа звонят», «Вам из “Современника” звонят». А он всё вздыхал: «Театр пьесу заказал, деньги я проел, надо срочно за стол садиться».

— Что такое писатель-классик? Это тот, которого перечитывают, а значит, постоянно переиздают. Если тебя только одно поколение перечитывает, то это одна история. Если читает другое, третье и четвёртое, то ты уже на «золотой полке» стоишь. Классик — это всего лишь перечитываемый писатель. Три года назад у меня вышло собрание сочинений в 12 томах: я классик или нет? Нет ответа на этот вопрос. Помню, зашёл подростком в нашу школьную библиотеку, а там 15-томное собрание сочинений Алексея Толстого на полке стоит. Смотрю и думаю: «Нет, невозможно написать 15 томов за всю жизнь!». Оказывается, можно.

— Как-то Листьев мне предложил принять участие в его программе: мол, давно у меня не был — приходи, поговорим. Я пришёл в Останкино, сидел на высоком стуле и ругал политику Ельцина. Потом пошёл на стоянку, чтобы поехать домой на своём стареньком «Москвиче», но его загромоздили матёрые «джипы», на которых в то время начали ездить сотрудники телевидения. Нахожу свой «Москвич», а его загородил настоящий агрегат-луноход — таких автомобилей не видел отродясь. Стою, любуюсь, и подходит Листьев. Говорю: «Это твоя, что ли, классная машина?». Он отвечает: «Ну да, купил на охоту ездить». Спрашиваю: «Дела-то твои как?». Пожимает плечами: «Как-то». Сел и уехал. Через два дня его застрелили.

— Есть один счастливый жанр — детская и подростковая литература. Вот, к примеру, Сергей Михалков или Корней Чуковский независимо от их возраста всегда писали про героев, которым от 5 до 10 лет. Поскольку я отношу себя к взрослой прозе, то мой герой взрослеет и стареет вместе со мной. Исключение я сделал для героя своего нового романа «Совдетство», который я пишу в жанре вспоминательной прозы — в такой форме написана шедевральная и отчасти биографическая трилогия Льва Толстого, когда главному герою даётся вымышленное имя. Мой герой Юра Полуяков взрослеет в СССР — живёт с родителями в заводском общежитии, учится в обычной школе, ездит в обычный пионерский лагерь от макаронной фабрики. Дело в том, что мне надоело читать написанные под копирку страшные истории про советское детство, с тленом и хтонью, когда бедных пионеров за плохое поведение отправляли в страшный лагерь «Артек», где над ними издевались и лишали психического здоровья. У меня такое впечатление, что мы детство провели в разных странах: они в какой-то ужасной стране, где их мучили, а я — там, где остались радостные от того времени ощущения.