Новосибирск и Новосибирская область: свежие новости, объективный анализ, актуальные комментарии

Художник Сергей МОСИЕНКО — о мурмурации, становлении дизайна и срединном образе жизни

Свой путь в искусстве Сергей Мосиенко начинал с дизайна металлорежущих станков. Эксперимент не был его целью, но так получилось, что всю жизнь он осваивает новое, экспериментирует — с техниками, жанрами и, кажется, с самим временем. В качестве художника сотрудничал с театрами, телевидением, книжными издательствами в разных городах Сибири. 30 лет на первой полосе газеты «Новая Сибирь» выходят его политические карикатуры на актуальную тему. Плакат был его магистральной темой, но живопись практически вытеснила графику, и теперь стаи птиц, бабочек и рыб плывут по картинам, которые Сергей Сергеевич пишет с дочерью Кристиной.

— Сергей Сергеевич, как получилось, что вы начинали с эстетики станка?

— В молодости я был, мягко говоря, охламоном, хотя школу закончил с золотой медалью — благодаря своей сестре, с которой мы сидели за одной партой все 10 лет. Потом я поступил в энергетический институт в Иванове и вскоре перевёлся в НЭТИ (НГТУ). Тут и пошло разгильдяйство: за прогулы и наши совместные посиделки с друзьями меня чуть не выгнали из института. Меня спасло то, что в институте при нашем машиностроительном факультете был создан кабинет художественного конструирования и промышленной эстетики благодаря Рюрику Повилейко и Александру Левицкому. Я заинтересовался этим, меня сначала взяли в кабинет лаборантом, а закончилось тем, что я учился по индивидуальному плану, скорректированному с учебными планами художественного училища имени Мухиной, и защитил экспериментальный диплом. Сначала занимался дизайном на хоздоговорах при институте, преподавал там на вечернем отделении, сотрудничал со студенческим театром миниатюр под руководством Вадима Ивановича Суховерхова. Потом были телевидение, журнал «ЭКО». Не могу сказать, что я что-то планировал, просто жизнь предоставляла такую возможность, вот я и двигался, шёл, пробовал и делал. Если бы у меня спросили сейчас, хотел бы я свою жизнь прожить иначе, — я бы ответил: меня всё устраивает.

— Дизайн сегодня — совсем другая история?

— Тогда к этому относились очень серьёзно, в Москве был создан научно-исследовательский институт технической эстетики. Каждая вещь должна была обладать информативностью: если это мотоцикл, он должен и выглядеть соответственно. Процесс становления дизайна был сложным, а потом победил бизнес. Сегодня автомобиль может и не обладать большими возможностями, но выглядеть агрессивно, с мощными наворотами, а на лесной дороге в Сибири сядет. Сейчас ещё много говорят об искусственном интеллекте, а тот же «умный дом», к примеру, — всего лишь автоматизированная система устройства жилища. Но есть очень интересные разработки и даже школьные проекты.

— Как вы смотрите на нынешнее увлечение нейросетью? Может она заменить художника?

— Она легко справляется с заданием, скажем, если попросить её нарисовать 12 месяцев, это будет быстро, изящно и разнообразно. Но в этом нет души, как нет её в компьютерной анимации в противовес тому, что было в мультипликации — и собственный стиль художника, и оригинальность.

— Вы говорите о творцах?

— В советское время был большой отбор, комиссии, и в Союз художников непросто было вступить. Ты проходил этот путь, обучаясь. А если быстренько, наскоком что-то узнал — пропадает шарм. Деятель культуры пытался поднять зрителя, слушателя до своего уровня, а сейчас он опускается до уровня толпы, поэтому у нас и кино такое, и сериалы, и песни — из разряда «пипл хавает». Понятно, что в жизни 99 процентов быта, но ведь не ради этого мы живём. Жизнь — это служение, а не удовольствие, как бы это пафосно ни звучало. И речь не о религии, а о служении в том смысле, что ты выбрал профессию и служишь ей. Вот сейчас, когда произошли эти события, сколько народу из России побежало?! Из-за чего? Из-за «бабла». Потому что у них там жильё, дети, а тут они просто деньги делали. Я так говорю ещё и потому, что долгое время был связан с публицистикой, с политическими делами — плакат, карикатура, сатира. А сейчас в таком возрасте, когда хочется заниматься чистым творчеством: писать картины, показывать их людям, чтобы они могли оценить или поспорить на эту тему.

— Ваши работы сейчас печатают как принты на одежде. Это очередной эксперимент?

— Так получилось, что у меня случайно появилось несколько учениц, которые занимаются модой, производством одежды. Они приходят ко мне на занятия, мы что-то обсуждаем, а потом какие-то работы они переносят на одежду, в том числе и мои. Это тенденция такая, при нынешних технологиях всё возможно, главное — остроумно или оригинально придуманное что-то, а дальше оно само пойдёт в народ. Внутренне я не ощущаю себя человеком на 75 лет и, как любой человек, занимающийся творческой работой, слежу за тем, что происходит. Мне, например, не нравится многое в современной поп-музыке, потому что я не понимаю, о чём многие из этих песен? Хотя есть очень интересные ребята среди исполнителей, музыкантов и поэтов.

— Всё дело в моде?

— Я помню, как мы раздражали своих родителей, когда слушали «Битлз» или другие популярные у молодёжи в то время группы. Тоже самое касается одежды, доходило до смешного: мой папа был военным человеком, в 1940-1950-е они носили брюки-клеш, прикрепляя кусочки свинца к низу, чтобы штанина «играла». А когда я заканчивал школу, мы носили узкие штаны, их мне зауживала моя тётя, у которой я в это время жил, потому что родители были в Германии, втихаря от своего мужа, который тоже терпеть не мог эту моду. К моменту, когда родители вернулись из Германии, мода поменялась: военным сделали брюки поуже, а мы ходили в широких, — и снова спорили с отцом. Мода меняется, всё идёт циклами. А сейчас как хочешь — так и ходи.

— Над чем вы сейчас работаете, какую историю в красках хотите поведать миру? И планируете ли выставку в юбилейный год?

— Выставки не будет, не люблю юбилеи, есть в этом какая-то фальшь. Работаю сейчас над циклом, посвящённым русским писателя и поэтам, которые писали о животных. И это не просто животные и существа, а умеющие мыслить, разговаривать, общаться с человеком. Чайка Антона Чехова, которая была не только птицей, Нина Заречная себя так называла, и пьеса «Чайка», положившая начало классическому русскому сценическому искусству, в основу которого легла знаменитая система Станиславского. Булгаков и пёс из его «Собачьего сердца». Гоголь с чёртом из «Ночи перед Рождеством». Некрасов с медведем из стихотворения «Генерал Топтыгин». И на работах это такой симбиоз — то ли человек, то ли животное. С дочерью Кристиной мы сейчас пишем цикл под условным названием «Мурмурация» — это когда птицы, бабочки и рыбы летают и плавают огромной стаей, создавая живописные очертания. И в будущем году, возможно, сделаем совместную выставку. Когда работаешь вместе над чем-то, горизонт получается шире. Кристина врач-офтальмолог по образованию, сейчас профессионально занимается косметологией. Продолжая оставаться в профессии, тем не менее всё больше увлекается творчеством, давно со мной работает и уже делает мне замечания, причём объективные, и приходится что-то закрашивать, делать что-то новое поверху.

— Продолжаете учиться?

— У меня же нет системного художественного образования. Но я заметил, люди, которые пришли в ту или иную профессию не по главной дороге, как, например, большинство импрессионистов не имели специального образования, или гениальный архитектор Корбюзье, — оставили куда более яркий след, чем те, кто получил образование, но остался ремесленником. Я не говорю, что образование не нужно, системное образование должно быть, просто то, что люди изучают за пять лет, я прошёл за пятнадцать, и это был путь поиска. Многие стремятся уехать из Новосибирска в Москву, я их понимаю, творческому человеку необходима популярность, как батарейка, и с финансовыми делами это связано. Мне предлагают делать выставки в других городах, но у меня нет желания этим заниматься. Это в принципе ничего не даёт, а организация выставки — трудоёмкое дело, и страховки у нас нет. В своё время у меня целая выставка пропала в США: в перестроечные времена шустрые молодые ребята организовали выставку в посольстве России в Вашингтоне, а потом написали мне, что всё получилось, работы понравились, но не вернулись обратно.

— Судя по вашим работам, вы большой оптимист. Это правда?

— Когда-то в молодости я выложил себе девиз из трёх слов: оптимизм, рационализм и мера. В принципе, его редко удавалось придерживаться, особенно в молодые годы, но почему-то он появился, я ни у кого его не вычитал. Оптимизм — штука, без которой нельзя жить. Мне ещё ирония очень близка, в том числе над самим собой. Хотя, конечно, с возрастом начинаешь больше ворчать: то тротуар разбитый, то воду не вовремя выключили. Как-то у писателя Сергея Михалкова, отца двух известных режиссёров, спросили: что вас в этой современной жизни радует, а что раздражает? Интервью было к его 90-летию. Он ответил гениально: меня ничто не радует и ничто не раздражает. Вот дожить бы до такой философии, состояния медитации, как тибетский монах. Чтобы не было всплеска эмоций по любому поводу. Научиться просто созерцать. Как на картинах художника Владимира Любарова, который в своё время был главным художником журнала «Химия и жизнь», и мы группой от журнала «ЭКО», созданного академиком Аганбегяном, ездили к ним в редакцию на стажировку. Так вот в какой-то момент Любаров, пижонистый парень, москвич, просто взял и уехал в деревню, купил там дом и начал рисовать деревенских людей в различных бытовых ситуациях, — рассматривать эти картины одно удовольствие. Это целая философия: прошёл дождь, ну вымок ты слегка, так высохнет же... Нужно научиться вот так же — не чересчур сильно радоваться чему-то и не сильно огорчаться.

— Срединный путь, как говорят буддисты, золотая середина между аскетизмом и наслаждениями, без крайности?

— Когда начинаешь думать об этом, понимаешь, что эти две природы — природа, созданная Богом, или высшим разумом, и природа, созданная человеком, городская жизнь, — совершенно не стыкуются. Изначально люди ходили по земле босиком и жили в жилищах, где над тобой никто не живёт. Понятно, что в городе это невозможно, но приближать природу доступными средствами — вполне. Недаром китайцы стали строить дома, в которых обязательно существуют зелёные участки — веранды с зеленью, на крышах разводят сады.

— Пять лет назад в интервью «Ведомостям» вы рассказывали о своём героическом отце: во время Великой Отечественной войны он летал на боевой машине Пе-2, переоборудованной под фоторазведывательную…

— Родился я благодаря тому, что мой папа был военным, они с мамой встретились на войне и поженились сразу после неё. На свет я появился в Латвии, тогда это была территория СССР, большую часть времени в детстве я проводил на Украине, откуда родом мои родители: папа из села Андреевка Донецкой области, мама родилась под Харьковом. Большой период своей жизни я прожил в ГДР, где служил отец, мы, дети, учились там в советских школах. Все эти мои малые родины остались только в воспоминаниях, единственное, что у меня есть, — это Сибирь. Я приехал сюда на время, мне всё казалось, что я должен уехать, потому что это не моё. А теперь получается, что Европа не моё. Хотя была возможность уехать, звали в Москву. Находиться вот так, в середине материка, — самое то, потому что срединное положение — это гармония. Именно гармония должна спасти мир. Не красота, а гармония — основа жизни, именно об этом говорит Достоевский в своём романе «Идиот». Красота — вещь субъективная: кому-то нравится, кому-то нет. А гармония понятна всем. Вот сейчас в мире нет гармонии, всем плохо: одним по одним причинам, другим — по иным. Маятник жизни так устроен, что он качается от одной крайности в другую, и вот, когда он проходит середину — это самое гармоничное состояние. А сейчас мы, скорее всего, приближаемся к одной из крайних точек. Просто нужно продолжать свой путь.

Редакция «Ведомостей» поздравляет Сергея Сергеевича с наступающим 75-летием. Здоровья, счастья, добра!