Новосибирск и Новосибирская область: свежие новости, объективный анализ, актуальные комментарии

Легендарный композитор Эдуард АРТЕМЬЕВ — о детстве в Новосибирске, работе с выдающимися режиссёрами и любимой музыке.

Его мелодии кажутся откровениями, а слава пришла к нему с фильмами Михалкова, Тарковского, Кончаловского. Эдуард Артемьев написал музыку более чем к 300 кинофильмам, мультфильмам и спектаклям, а ещё электронные композиции, оперы, оратории, симфонии, сюиты. Музыка Артемьева оказалась важной для нескольких поколений людей и продолжает покорять своей искренностью.

Уроженец Новосибирска, легендарный композитор 30 ноября будет отмечать своё 85-летие. И фестиваль его музыки, который прошёл в Новосибирской государственной филармонии 25–27 октября, был посвящён 85-летию Новосибирской области и самой филармонии. Заключительный концерт длился на час дольше, чем предполагалось, — 3,5 часа, зрители несколько раз устраивали овации стоя. Эдуард Николаевич отвечал на вопросы новосибирцев и на творческой встрече, и на концерте в ГКЗ имени А. М. Каца, эти ответы вошли в интервью.

— Эдуард Николаевич, расскажите о своём детстве. Помните наш город?

— Детство моё покрыто тайной, знаю, что жили мы в районе улицы Сухарной — как говорила мама, она была неблагонадёжной. Потом я тяжело заболел, смертельно, и меня отправили в Москву, там доктора вытащили. Во время войны отца перевели в Архангельск, он по службе всё время ездил. Впервые после детства я появился здесь 14 лет назад, когда ездил с турне по Сибири и Дальнему Востоку. И знаете, это удивительное чувство, подлетая к аэропорту сейчас, я вспомнил папу с мамой — такая вот связь времён получилась.

— Какие композиторы и жанры музыки оказали на вас влияние?

— Я занимался в музыкальной школе из-под палки, рос у дяди и тёти, оба музыканты, дисциплина и прочее. Пока однажды дядя не принёс ноты произведений Скрябина. Я стоял под дверью, слушал и был потрясён, до этого не встречался с такой музыкой, — это был опус 72 «К пламени», я попытался сам разобраться в этих нотах, меня заинтересовала форма. В своё время на меня также произвела впечатление музыка Игоря Фёдоровича Стравинского, гениального композитора, самого главного для меня. Решающую роль сыграла и рок-музыка — Genesis, Deep Purple, Electric Light Orchestra, Black Sabbath. Помню, какое сильное впечатление оставила опера «Иисус Христос — Суперзвезда», я на год приостановился и думал, а надо ли продолжать, пока не начал понемногу работать. И с тех пор вся моя музыка связана и с роком, и с академией.

— Кто кого вперёд нашёл — вы Никиту Михалкова или он вас? И кажется, нет его фильма без вашего участия?

— Я очень рано понял, что нельзя сопротивляться судьбе, и это стало моим принципом в жизни. В театре киноактёра ставили пантомиму-балет «Мёртвые души», Михалков ещё учился в институте кинематографии и забегал туда, и вот однажды увидел, как мы репетируем. Минут пять посмотрел, подошёл ко мне и сразу на «ты»: «Слушай, я весной буду диплом делать, будешь работать со мной?» Так мы познакомились. Это связь на уровне подсознания. Мы с Михалковым частенько думаем об одном и том же. Показательный в этом плане случай: крестили его дочь Аню, после застолья, а дело было на даче, пошли в какие-то поля смотреть на закат — и вот остановились, стоим, я чувствую, слёзы по щекам потекли, посмотрел на него — и он плачет. Это единое ощущение мироздания — такое редко бывает. А вообще три человека, три режиссёра — ещё Андрей Тарковский и Андрей Кончаловский — сыграли в моей жизни большую роль, не будь их, я был бы другим человеком, и музыка была бы другой. Они давали задание, воспитывали таким образом. Что-то не сразу получалось, но я упорно это преодолевал. Были и другие режиссёры. В результате сложилось некое существо — Эдуард Артемьев.

— Для вас самого музыка к какому из кинофильмов особенно дорога?

— Самый ценный для меня фильм — «Раба любви», он связан ещё и с личной трагедией. Моя супруга и сын попали в ужасную автомобильную аварию, чудом выжили. Я бегал между больниц, потому что они лежали в разных, а по ночам писал, и как эта тема пришла, не помню. Это было серьёзным испытанием, а после и возрождением нашей жизни. Если говорить о мировой музыке, в современном кино самые яркие композиторы сегодня — Ханс Циммер, Джонс Уильямс. Это американский стиль, абсолютно новый взгляд на оркестр, когда он рассматривается как единое целое, нет отдельных голосов и соло, есть один клубящийся шар, где идут какие-то всполохи, так я себе это представляю.

— Несколько лет назад вы планировали создание мюзикла на основе фильма «Раба любви». Новосибирский музыкальный театр обращался к вам по поводу возможности постановки. Есть ли у этого проекта будущее?

— Такой мюзикл был написан 30 лет назад, но дело в том, что нас три автора — Никита Михалков, Юрий Ряшенцев и я. Михалков сказал: «После меня делайте что хотите, но первым должен поставить мой театр». Сейчас в театре идёт ремонт, который обещают закончить в 2023 году. Когда мне поставят сроки, я вернусь к этой работе и кое-что там поменяю, что-то допишу.

— Вы сами себя относите к художникам или к ремесленникам?

— И то и другое во мне присутствует в одинаковой мере. Музыка требует серьёзной подготовки, в век технологии она стала последним оплотом профессионализма, а сейчас и этот барьер лопнул, если у тебя есть талант, и техника позволяет писать музыку, можно оформить свои идеи. Но всё рано труд — основа всего. Если не приложить усилий, и не реализуешь себя. Это очень важно — преодолевать себя и ставить задачи, каждый раз чуть выше, чем уже сделал, тогда ты будешь двигаться. Без преодоления не может состояться и духовная часть жизни. Дух тоже должен работать, работать и работать.

— Ваши произведения действительно потрясают до глубины души. Как вам это удаётся?

— Я решаю задачи, которые ставит передо мной режиссёр. Кроме того, во мне живёт второй человек — это критик, и он мне часто не даёт покоя. Поэтому и процесс сочинительства бывает очень мучительным. Мне кажется, что получается, а он мне говорит: это ерунда, стыдно показывать. Этот человек до сих пор не устал и долбит меня всё время. Бывает, что не идёт — вроде бы, придумываешь, а в сердце ничего нет. Хотя я знаю, что нужно. Продолжаешь работать с упорством идиота, потом вдруг что-то открывается. Как складывалась опера «Преступление и наказание»: когда Кончаловский, Ряшенцев и Разовский принесли сценариус, я сразу сказал, что никогда этого не буду делать, потому что несоизмеримы масштабы. Как я могу рядом с Достоевским поставить свою фамилию?! Кончаловский заявил: «Это же детективная история: старушку грохнули и всё...» Он продолжал звонить, напоминать, уговаривал помочь как другу. Сначала я написал самую простую вещь — арию шарманщика. «Видишь, получилось же», — говорит он, так и зацепил меня. Потом я ещё хоровое действие написал. Он послушал и сказал, что это всё не туда, в рок-опере должно быть проще, нужны шлягеры, захватывающие вещи. Тогда я решил как-то реабилитироваться, чтобы не остаться с ощущением поражения, сделал, как он просил, и дальше поехало.

— Ваше сочинение «Девять шагов к Преображению», месса для хора, рок-группы, оркестра и солистов, расскажите, что это за чудо такое, как оно рождалось?

— Я написал это сочинение быстро — за десять месяцев. Другое дело, что готовился к этому акту творчества всю свою жизнь. Я учился на пятом курсе консерватории, когда деканат предложил студентам-теоретикам композиторского факультета билеты на исполнение «Симфонии псалмов» Игоря Стравинского, до этого запрещённого в нашей стране. Произведение глубоко потрясло меня своей мрачной красотой и совершенством. Звучание латинского текста, намоленного многими сотнями лет. И я понял, что хочу в этой тематике поработать, но это был 1960-й год, какой там реквием — об этом заикнуться даже невозможно было. Я стал делать какие-то зарисовки. В результате это продолжалось до 2018 года, и честно говоря, не думал, что когда-то сложится. И вот когда мне позвонил директор Московского государственного академического камерного хора Владимира Минина и сказал, что хор готовится отметить 90-летие Владимир Николаевича, нескольким композиторам заказывают к этой дате сочинения, и мне предложили, я ответил — реквием. Повисла пауза, а потом: «Эдуард Николаевич, вы понимаете, что Владимиру Николаевичу 90 лет, а вы — реквием...». Через три дня она перезвонила: «Я потрясена, но Владимир Николаевич согласен». И я с величайшим воодушевлением взялся за сочинение. Это было наслаждение, удивительное и захватывающее, как однажды, когда я писал оперу и на два года выпал из бытовой жизни.

— Когда вы поняли, что всё получилось — жизнь состоялась?

— Да ничего ещё не получилось. Я, когда написал реквием, подумал: неужели это последнее моё сочинение? И решил: не хочу, нужно продолжать работать. Пишу сейчас партитуру для симфонического оркестра, где присутствует синтезатор, а ещё гитара, которая отвечает самым тончайшим движениям души и является продолжением человека. Как в своё время Джимми Хендрикс поразил меня открытием нового звукового мира. И вот этих отличий между симфоническим музыкантом или рок-музыкантом сегодня нет. Я воспринимаю музыку как реку, или даже космос, созданный человечеством, и я в нём пребываю.

— Будут ли переиздаваться на виниле ваши сочинения?

— Сейчас готовится к изданию (выход планируется 18 ноября) концерт, посвящённый трём композиторам — Геннадий Гладков, Александр Зацепин и я — в общем, старцы. Я буду представлен виниловой пластинкой «Раба любви». Мой продюсер нашёл записи репетиций, и будут несколько номеров, которые не вошли в картину. И дальше будем это дело продолжать. Я сам интерес к виниловым пластинкам не понимаю, потому что качество звука не сравнимо с лазерным диском. Другое дело, сама атмосфера прослушивания — потрескивание, вроде костёр какой-то, что-то вспоминаешь, помимо этой музыки, — здесь я согласен.

— Мы ещё услышим вашу музыку в кино?

— Режиссёр Лебедев, для фильмов которого «Легенда №17» и «Экипаж» я писал музыку, поймал меня на слове: будем делать следующую картину вместе. Я ответил неопределённое «да», надеясь, что это в будущем, но он взялся за новый фильм — «Нюрнберг». Это очень сложная большая картина о процессе над фашистами в немецком городе Нюрнберге после войны, сейчас работа заканчивается. Лет мне много, время уже подпирает, хотелось бы завершить ещё несколько вещей, в том числе сочинение по роману Германа Гессе «Степной волк».