Новосибирск и Новосибирская область: свежие новости, объективный анализ, актуальные комментарии

Режиссёр Андрей СМИРНОВ о «Белорусском вокзале», чёрно-белом кино и своём отношении к СССР.

Этим летом на закрытии фестиваля «Кинотавр» был впервые показан фильм Андрея Смирнова «Француз» — пронзительная лента о нашей «советской колее», исковеркавшей жизни миллионов людей. После показа зал аплодировал звезде российского кинематографа, кинорежиссёру, актёру и сценаристу Андрею Смирнову за его сильное высказывание, за его гражданскую совесть, не дающую спокойно почивать на заслуженных лаврах. Новосибирцам повезло — 12 октября фильм «Француз» Андрей Смирнов лично представил в кинотеатре «Победа».

— В 2011 году я снял «Жила-была одна баба» и сразу приступил к написанию сценария «Тёмная вода» — это рабочее название «Француза». В 2015-м мы нашли средства и должны были приступить к активному съёмочному процессу — в 2017 году я планировал выпустить фильм в прокат. 12 марта мне исполнилось 75 лет, и это была для меня страшная цифра: я осознал, что уже старый человек и вышел на финишную прямую. А через три дня Центробанк отозвал лицензию у банка «Екатерининский», где было два миллиона спонсорских долларов на производство фильма. В этом банке «сгорели» деньги, необходимые на производство фильма, а также всё, что мы заработали с женой за последние 40 лет. С 19 марта мне пришлось распустить группу и остановить производство картины. А мы остались с 12 тысячами в кармане и с голым задом — в прямом смысле этого слова. Я, конечно, когда в себя пришёл, начал писать письма разным олигархам, просил денег на картину. Все молчали, ответил только один: я вас очень уважаю — помогу. Потом прочёл сценарий и честно сказал: «Извините, но я в этом участвовать не буду». А в 2017-м случилось чудо: мы нашли финансирование для картины, и в этом мне помог случай. За мной долго ходил известный журналист, просил об интервью, говорил, что народу нужны мои мысли и высказывания. Не очень люблю давать интервью, но тут подумал, что я очень старый человек и времени уже совсем мало, — в общем, дал согласие. Журналист задавал весьма провокационные вопросы, касающиеся только олигархов, поэтому я ему сказал: «Мне нужно почитать, я вам не доверяю». Он мне выслал текст, всё было очень прилично, никакой «желтизны», я дал добро. А в субботу мне позвонил сын и спросил: «Папа, ты читал это?» Я полез в интернет, а там заголовок «Мой зять Чубайс». Я глазам своим не поверил: как так? Всё же очень прилично было, откуда взялось это? Начал обрывать телефон редакции, там тишина, суббота, все отдыхают. И тогда я написал короткое письмо-обращение и отправил на «Эхо Москвы» — через час оно вышло. Там был непечатный текст, но я не смог себя сдержать — это было моё высказывание в адрес всех этих «журналистов», которые в погоне за рейтингом готовы на всё. Спустя несколько дней со мной на связь вышли некоторые олигархи: видимо, им так осточертели эти корреспонденты, что они были счастливы, что кто-то поставил их на место.

— Я решил построить сюжет своего фильма на истории французских стажёров, которые в 1950-е приезжали в нашу страну. Один из них — мой близкий друг Жорж Нива. Мы с ним много встречались, беседовали о жизни, и прежде чем закончить сценарий, я поехал во Францию и познакомился с несколькими бывшими стажёрами, выдающимися славистами. Среди них — ныне покойный ныне Жак Катто, издавший трёхтомник переписки Достоевского, Женевьева Жоаннэ-Костанди, которая вместе со своим мужем Жозе перевела на французский «Красное колесо» Солженицына. Когда я узнал о том, что она перевела «Красное колесо» на французский, то сразу подумал: какая титаническая работа, этот роман сначала требует перевода на русский язык. Одним словом, во Франции жила целая «группа» стажёров, правда, большинству из них было уже за 80, и многие умерли, пока я работал над картиной. От них я и узнал об истории трагической любви одного стажёра и русской девушки — его выслали из СССР без права возвращения. О том, что картина будет чёрно-белой, для меня было очевидно, я так решил ещё во время работы над сценарием, потому что только в такой стилистике можно говорить о той эпохе. Даже на съёмках монитор был изначально настроен на чёрно-белое изображение — люди, сведущие в киноискусстве, меня поймут. Уверен, это было правильным решением.

— О съёмках картины я вспоминаю с радостью: это было счастье работать с такими изумительными профессионалами, а какая атмосфера царила на площадке! Когда в одном месте собираются люди, которые творят, а не зарабатывают деньги, происходит настоящее чудо. И мы все это понимали, и актёры понимали. И, конечно, этот фильм — не режиссёрская работа, а блестящие актёрские работы. Роль Татищева, бывшего белого офицера, была написана специально для Александра Балуева. Он первым прочёл сценарий, поднял на меня глаза, кивнул. Он вообще очень немногословен, наш гениальный Александр. Он и на съёмочной площадке работал как-то отдельно от всех — ни с кем практически не разговаривал в перерывах. И мы понимали: великий актёр собирается с мыслями! В картине у него одна большая сцена, которая снималась в Переславле-Залесском — работали три или четыре дня. Это весь его вклад в фильм. Но он огромен! Как режиссёр я сказал актёру пару реплик за весь съёмочный период, а в остальном — просто наслаждался его игрой.

— Да, это фильм-посвящение Алику Гинзбургу и его друзьям, которые хотели жить не по лжи. Я до сих пор не могу спокойно думать о том времени, о той чудовищной мясорубке под названием «СССР» — мне больно, стыдно, гадко. В моём фильме рассказывается о неофициальном журнале «Грамотей», а в реальности он назывался «Синтаксис». Именно за него Гинзбург получил свой первый срок — два года лагерей. В этом журнале были одни стихи, понимаете? Одни стихи, и ничего кроме стихов! Он издавал его на свой страх и риск. И в результате сел за стихи. Как говорит один из героев фильма, «за ни за что у нас десять лет дают, а за большее уже расстреливают». И в этой фразе — всё моё отношение к СССР. Кстати, могу сообщить очень важную для меня подробность. В фильме есть кадр — герои приходят в Дом культуры Переславля и там их встречает женщина-завхоз. Эту роль играет Вера Лашкова. Она как раз печатала «Белую книгу» Гинзбурга о процессе Синявского и Даниэля. Её год держали в Лефортово, потом поместили в сумасшедший дом. У неё такое красивое русское лицо, и я был счастлив, что она у меня снимается.

— «Белорусский вокзал» — фильм, о котором я вспоминаю с болью и иногда — с содроганием. Я его изначально задумывал как узкоформатную чёрно-белую ленту. Но тогда на «Мосфильме» царила диктатура: не ты выбирал команду и форму, а тебе всё назначали. И если с тобой одновременно снимал Гайдай, то будь уверен, он собрал все «сливки». Потому что Гайдай всегда снимал летом, на море, и у него съёмочный день начинался с 10 утра, а заканчивался в 15:00. Так что вся съёмочная группа могла и в море поплавать, и варенья наварить. А нам поставили задачу делать широкий формат и цвет. И выделили чудовищного качества советскую плёнку! Ужасную, отвратную плёнку! Мы некоторые сцены по пять-шесть раз переснимали. А артист в пятый раз тебе совсем не те эмоции на площадке будет выдавать. Поэтому я этот фильм стараюсь не пересматривать. В нём хорош только актёрский состав и песня Окуджавы. Хотя, когда он прочитал сценарий, то скривился: о чём это вообще? Дело в том, что сценарий цензура буквально искромсала, изрезала. И фильм был изрядно порезан. Так что «Белорусский вокзал» — это не шедевр. И уж точно не тот фильм, о котором я хочу вспоминать. Его закрывали четыре раза, пока я его снимал! Говорили, что он содержит клеветнический взгляд на советскую реальность. Ну, мы же в войне победили — а герои плохо одеты, судьбы у них не сложились. Мой учитель, замечательный режиссёр Михаил Ильич Ромм, стоял за нас горой. Только благодаря ему картина увидела свет. Очень горько было знать, что судьбу твоего детища решает, скажем, тёща какого-нибудь партийного деятеля. Да-да, и такое было.

— Сейчас мы живём в потрясающее время, когда художник волен говорить о том, что волнует его, а не партию. Пришло новое поколение писателей — посмот­рите, какой у них современный язык! Иногда слышу высказывания: мол, нужно возвращать цензуру, потому что она заставляет художников быть более изоб­ретательными. Это чушь! А какой интересный у нас стал кинематограф. Достаточно взять хотя бы сериалы «Звоните Ди Каприо», «Обычная женщина» или «Домашний арест» — да в советское время и речи не могло быть о таком уровне телевизионного кино. И кто бы разрешил снимать такие вещи!
74 года советской власти — это страшный период жизни нашей страны. Страна погибла, это не Россия сейчас, это что-то другое. Об этом говорит в фильме герой Саши Балуева. Сколько людей было уничтожено, сколько прошло через адскую мясорубку, сколько судеб изломано, исковеркано. А так называемая оттепель — первый вздох с 1917 года. Некоторые называют это ощущением свободы, но всё совсем не так, конечно. Просто вдруг приоткрылись двери, и потянуло сквозняком. Вот тогда появилась целая волна новых поэтов — Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина... В музыке появляется запрещённый до этого джаз, в живописи — Лианозовская коммуна. Это был глоток свободы. Но его быстро оборвали…

Наталия ДМИТРИЕВА | Фото Валерия ПАНОВА