Новосибирск и Новосибирская область: свежие новости, объективный анализ, актуальные комментарии

Актриса Светлана ПРУТИС о «трудных» режиссёрах, ТЮЗе и молодой энергии.

Она актриса редкой, «жёсткой» органики, сибирское воплощение Лисбет Саландер из знаменитой шведской трилогии «Миллениум», кумир новосибирских театральных подростков конца 80-х, приходящих в ТЮЗ «на Прутис». Сегодня Светлана Прутис заведует труппой театр «Глобус», играет на сцене и ценит каждое мгновение жизни за его неповторимость.

— Вы окончили режиссёрское отделение Пермского института культуры. Почему предпочли актёрскую карьеру режиссёрской?

— После своего дипломного спектакля поняла, что не хочу быть режиссёром. Я ставила со своими однокурсниками Мольера «Учёные женщины», было много задумок, прикольных фишек, но потом «идиоты»-артисты испортили «гениальный режиссёрский замысел» и это был настоящий крах! Я уткнулась лицом в руки и поклялась себе, что больше никогда в жизни не буду ставить спектакли, потому что, когда актёр начинает «оплодотворять» твою замечательную идею, это тихий ужас! Но решила, что стану той самой актрисой, которая будет подчиняться режиссёрской воле.

— Вы работаете в «Глобусе» больше 35 лет. Помните свой первый выход на сцену?

— Я пришла в ТЮЗ в 1984 году, в самый расцвет его подростково-детской деятельности, когда в репертуаре было много спектаклей для школьников, — тогда в театр было принято ходить целыми классами. Меня быстро ввели на роль одного из клёнов в сказке Шварца «Два клёна» — мы в начале спектакля стояли на сцене и грустно шелестели ветками. Я попала на место Ирины Нахаевой, она тогда была настоящей звездой ТЮЗа, и я безмерно гордилась первой ролью. Помню свои восторженные мысли вчерашнего подростка: «О! На моём месте стояла Ира Нахаева!» Потом, конечно, розовые очки с меня быстро сняли. У меня, к счастью или к несчастью, очень «негибкий позвоночник» — это, наверное, дефекты воспитания, но я плохо подстраиваюсь под людей и не умею идти на компромисс. Характер резкий. Тогда я сыграла главную роль в спектакле Вадима Цхакая «Вся надежда», и мне объявили бойкот, потому что мы с одной артисткой были утверждены на одну роль, но я вдруг сыграла премьеру. В то время сыграть премьеру было очень престижно и этой чести удостаивались те, кто отслужил на сцене по нескольку лет — как говорится, сначала заслужи! Это сегодня одну роль играют три состава по очереди, и никто не обижается. И меня такие перемены в нашем профессиональном сообществе очень радуют. А тогда: если играешь первым составом — всё, лови звезду. Сейчас атмосфера в театре гораздо здоровее, чем была в наше молодое время. Может быть, потому что молодёжь нынче совсем другая. Они иначе ко многим вещам относятся, они не зацикливаются на своей роли в искусстве, у них другой центр внимания, они лучше нас — я уверена. В наше время среди актёров бытовала фраза «чужой успех не прощают», и хорошо, что для наших молодых артистов это атавизм.

— Спектакль «Вся надежда» стал настоящей революцией в ТЮЗе советского времени. Впервые на сцене говорили о подростках не так, как нам «завещал великий Ленин», а честно и очень жёстко.

— Вадим Яковлевич Цхакая — удивительный режиссёр, который умел так настроить артиста на свою волну, что он понимал его телепатически. Честно говоря, именно роль Надьки-Чумы сделала из меня артистку. Но…. Спектакль «Вся надежда» шёл очень долго, и в тридцать с копеечками лет я вдруг поняла, что устала от Нади. Я переросла угловатого ершистого подростка с его максимально оголёнными нервами. И поняла это по своим снам. Актёрам часто снятся страшные сны, где они опаздывают на спектакль или забывают слова. Вот и мне снится сон: я играю Надежду где-то на выезде и с ужасом понимаю, что забыла все слова, что не влезаю в её короткую юбчонку — боже мой, а где мои сандалии? Это настоящий актёрский кошмар, когда ты вырастаешь из роли, но продолжаешь её играть. Меня, к сожалению, очень долго использовали в этом амплуа бунтующего подростка. Как сказала театральный критик Валерия Николаевна Лендова: «девочка с дискотеки с протестом». Вечный унисекс, с очень разболтанной нервной системой, такой модный в то время персонаж, взрывающий вокруг себя ситуацию. Как-то случилось, что к нам в очередной раз приехали московские критики из ВТО (Всероссийское театральное общество — прим. ред.), которые раз в год смотрели в Новосибирске все премьеры в театрах, а потом проводили в Доме актёра конференцию. И они нам подробно объясняли: какая у нашего города на текущий момент основная театральная мысль и куда мы все движемся. Помню, наш ТЮЗ показывал около шести спектаклей, и я вдруг поняла, что, выходя на сцену в шестой раз, играю одно и то же. И тогда Михаил Швыдкой сказал: «Что вы делаете с девочкой? Дайте ей свежего воздуха».

— Какая роль заставила вас наконец-то повзрослеть?

— Как женщину-актрису меня открыл Вениамин Фильштинский, доверивший мне мечту каждой актрисы — роль Елены Андреевны в чеховском «Дяде Ване». Он из породы тех режиссёров, которые заставляют тебя сделать шаг в сторону от себя. Когда ты немного отклоняешься от заданного курса, сначала немного боишься, а потом кричишь: ого, как это здорово быть другой! Фильштинский позволил мне отойти в сторону, примерить наконец-то красивое платье и понять, что я женщина, несмотря на то, что приблизилась к роковой для театральной героини отметке в 34 года. В этом возрасте карьера героини в молодёжных театрах, как правило, заканчивается. Есть негласное правило: молодые играют молодых. Джульетте должно быть не больше 25 лет — это факт. Дело в том, что, как бы хорошо ни выглядел человек, он начинает с возрастом транслировать совсем другую энергию в зал.

— Есть мнение, что артист ТЮЗа — это вечная «юдоль» из вереницы Ёжиков, Зайчиков и прочих «поросят» в детских сказках.

— Детские сказки — это, конечно, настоящий труд. Сыграть семьдесят пять Малышей — то ещё актёрское удовольствие. Да, мы все мечтаем сыграть Гамлета, но дети должны приходить в театр и смотреть сказки. У нас были просто прорывные сказки, которые меняли актёрский угол зрения. Вот, к примеру, в 90-х годах был потрясающий спектакль «Дикий» по пьесе Сенкевича, его ставила режиссёр Елена Румянцева. Когда заслуженный артист России Евгений Калашник играл с накладной попой Зайца и в начале второго акта рассуждал о том, «что зайцы живут, чтобы есть капусту, а капусту они едят для того, чтобы жить», это взрывало мозг и актёрам, и детям-зрителям. Мы очень любили играть в «Диком», он был для нас как глоток воздуха. Даже самые малюсенькие роли отыгрывались с огромным азартом! Я помню сумасшедшую Курицу, которую играла Людмила Трошина, Индюка в исполнении Станислава Байкова, Наталью Орлову в роли Мамы-Утки — с какой любовью создавались эти роли! Или спектакль «Конёк-Горбунок» — в этот спектакль я буквально напросилась в массовку, потому что когда увидела репетицию, то поняла, что моя цыганская кровь не даст мне спокойно жить, если я там не сыграю. К нам тогда не пришли вовремя костюмы, которые были заказаны в Москве, и мы играли в подборе, но с каким хулиганством и радостью! Правда, маркировку нужно было бы ставить 16+, потому что шуточки были ещё те. Потом пришли костюмы, и спектакль сразу перестал быть вихрастым и озорным. Но мы всё равно его очень любили.

— 35 лет творческого пути — это ещё и режиссёры, с которыми вы работали. Кто оставил самый большой след в вашей творческой биографии? Кто был, условно говоря, самым вредным?

— Очень сложно было работать с Маратом Гацаловым — он ставил в нашем театре свой первый спектакль «Август: графство Осейдж» по пьесе американского драматурга Трейси Леттса. Это режиссёр величайшего профессионализма, и он про тебя знает гораздо больше, чем ты сам про себя. Он тебя считывает на раз — сканирует, как на рентгене. Невероятно сложно, но интересно было работать с московским режиссёром Игорем Лысовым, который ставил на нашей малой сцене «Маркизу де Сад»: он обнаружил в каждом из нас какие-то тщательно скрываемые подсознательные вещи, вытащил их на свет и заставил с ними работать. И для меня, тогда уже актрисы с большим опытом, это стало настоящим открытием: ты выходишь на сцену, делаешь шаг и не знаешь, что будет дальше. Он называл это ощущение «ветер в лицо». На огромные вершины человеческого уважения нас поднимал Борис Афанасьевич Морозов, когда мы репетировали «Чайку». Он делал жёсткие замечания, не опуская тебя, а, наоборот, поднимая. Когда «ты такой у меня хороший, давай ещё чуть-чуть поднажмём — и будет идеально». Такое общение с артистами дорогого стоит.

Моё личное удивление-потрясение — спектакли Андрея Прикотенко «Социопат» и «Идиот» в «Старом доме», «Серёжа» Дмитрия Крымова и «Барабаны в ночи» Юрия Бутусова. Это настоящие спектакли ХХI века — спектакли, бурлящие молодой энергией, спектакли будущего.

— Вы скучаете по тому ТЮЗУ?

— Я скучаю по тому ТЮЗу, потому что тогда я была молода. Наше время ушло, и надо это понимать. Ушли многие замечательные режиссёры и актёры, которые делали историю нашего театра. Вот тот же удивительный режиссёр Дмитрий Масленников, который ставил самые лучшие детские спектакли. Его «Кот в сапогах» был настоящим сценическим долгожителем, а безумно трогательный «Малыш и Карлсон, который живёт на крыше» — самым романтическим спектаклем из-за котов, которые пели лирические песни. «Остров капитана Блада» — такая пиратская сага, где я однажды жутко оконфузилась, потому что забыла зарядить в свой корсет кинжал и не смогла убить героя Володи Чистякова, как положено по сценарию. Помню, когда Володя понял, что у меня нет кинжала, он прошептал: «Души меня», — а я вдруг растерялась и вместо ножа ткнула его в бок пальцем. Это наша молодость, наши воспоминания о том времени, когда деревья ещё были большими, а мы считали, что впереди у нас вся жизнь. Сегодня впереди вся жизнь у наших молодых артистов, и это правильно.

Наталия ДМИТРИЕВА | Фото Валерия ПАНОВА