Новосибирск и Новосибирская область: свежие новости, объективный анализ, актуальные комментарии

Смельчак? Безумец? Романтик? Актёр «Старого дома» Анатолий ГРИГОРЬЕВ рассказал, насколько он сам похож на своих героев.

— Анатолий, при каких обстоятельствах вы захотели стать актёром?

— Когда я в детстве смотрел фильмы с Жан-Клодом Ван Даммом. Каждый мальчик мечтает сыграть в боевике. Мы с братом смотрели фильмы с Ван Даммом и играли: он был главным злодеем, а я — главным героем. Я его побеждал, а он мне где-то подыгрывал.

Учась в школе, я узнал, что открылась театральная студия, — и записался туда. Моей первой ролью (было это в седьмом классе) стал Кощей Бессмертный. После дети долго дразнили меня: «Кощей, Кощей!». Но какой-то след в их душе мой герой оставил.

Позже я познакомился с девушкой, которая рассказала мне, что собирается в колледж культуры. Так удачно совпало, что я заканчивал девятый класс, и как раз в то время проходил набор. Поступил я сразу. Было это в городе Кокшетау на севере Казахстана, отсюда недалеко — 14 часов на поезде. Там и сейчас живут мои мама и папа. А брат, который в детстве был главным злодеем, теперь живёт здесь, в Новосибирске. Он дважды отец, служит в пожарной охране и имеет знаки отличия за подвиги на пожарах. Так что сейчас для меня он — главный герой.

— Правда ли, что театральные школы выхолащивают будущих актёров, чтобы потом можно было наполнить их любым содержанием?

— Не хочу умалять достоинств Кокшетауского колледжа культуры им. Акана Серэ (а учился я только там), но учёбы как таковой я не помню. Почти сразу мы попали в работу. Больших требований к нам как к студентам не предъявляли. Но мы видели, как актёры работают над ролью, были в процессе. Мы «жили» в театре: в то время было много постановок, и мы постоянно были заняты. И так — четыре года.

— Как вы из Кокшетау перебрались в Новосибирск?

— В Новосибирск я приехал в отпуск, в гости к брату, когда родилась моя племянница Вероника. Театральный сезон тогда ещё не открылся, но у меня возникло желание жить в этом городе, и я решил походить по местным театрам. В «Старом доме» вахтёр Николай Николаевич выслушал меня и сказал: «Хорошо, приходи завтра, будет режиссёр — с ней и поговоришь». В назначенный день на пороге театра мне встретилась какая-то женщина, я открыл ей дверь, она сказала: «Спасибо». Спрашиваю у Николая Николаевича, не пришла ли режиссёр. «Так вот же она!». Я ей сразу всё выложил: кто я, откуда и что хочу. Она сказала: «Приходи завтра». Пришёл, почитал. «Мы тебе перезвоним». Стал ждать, а чтобы не терять времени даром между походами в театры, устроился в строительный магазин на Большевистской. Прошла неделя — и мне всё-таки позвонили из «Старого дома». Труппа начинала репетировать пьесу Ольги Мухиной «Таня-Таня», оказалось, что Сергей Дроздов (спасибо ему!) заболел, — и не было никого на замену. Позвали меня. Мы с актрисой Яной Балутиной играли в паре: я начал действовать — она мне ответила. Как партёры мы соединились — и всё. Так я остался в «Старом доме».

— У вас много ролей с безуминкой. Каково играть их и при этом не двинуться умом?

— Для таких ролей нужна свобода. Необходимо отключить свою логику и найти логику человека с безуминкой. Она отличается от логики нормального человека: порой она странная, а порой и очень правильная. В спектакле «Ночь Гельвера» мы с режиссёром искали её. У моего героя логика чистая, без задних планов. Он застрял в восьмилетнем возрасте, всё воспринимает взаправду, как ребёнок. Он сам доводит себя до безумия в поисках своего «я»: если его долго искать, можно найти их столько! И когда начинаешь выбирать кого-то одного, происходит диссонанс, все «я» разбегаются в разные стороны — и образуется хаос. Это и случилось.

— Как вы работали над спектаклем «Трилогия. Электра. Орест. Ифигения в Тавриде»?

— Период постановки был очень коротким — буквально месяц. За это время мы сделали, по сути, три спектакля. Сначала каждый играли отдельно, потом поняли, что не имеет смысла, потому что это одна большая история. Где брали силы? Мы испытывали такой восторг от работы! Спектакль является параллельной реальностью, куда заходишь на пять часов — и забываешь о времени. И в процессе спектакля граница между залом и сценой постепенно исчезает. В «Трилогии» мне очень нравится моя роль — Ореста. По сравнению с Пером Гюнтом он настоящий герой. У него есть страхи — и хорошо, что они у него есть. Каждый свой поступок он подвергает сомнению. Но у него получается побороть свои страхи и победить себя.

— В спектакле «Пер Гюнт» ваше появление на сцене вызвало противоречивые зрительские отклики. Одни требовали моральной компенсации за созерцание обнажённого актёра, другие посчитали, что сцена нарождения голого героя из гигантской туши оленя абсолютно оправдана. Были у вас сомнения, стоит ли это делать?

— Сомнений не было. Когда режиссёр Антонио Лателла сказал, что в спектакле надо будет выходить голым, я — немного обречённо — согласился. Это очень страшно, ведь на тебе нет никаких одежд, в которые можно спрятаться. Мы с Сергеем Дроздовым последние две недели до премьеры ночевали в театре — репетировали. А Лара Чернобаева, которая играет Сольвейг, мою маму, стирала мои вещи и нас подкармливала. Но это было здорово: ночью, в театре, когда никого нет, одни мы на сцене…

— Каково это, когда люди уходят из зала во время спектакля?

— Это их выбор, раз спектакль не понравился. Но хотелось бы, чтобы люди понимали: лично вас мы не хотели оскорбить, вызвать негативные чувства. На спектакле «Пер Гюнт» было так: женщина встала, хлопнула, топнула, сказала какие-то слова. Наверное, обрызгал её водой, хотел бы перед ней извиниться. Как потом игралось? Нормально, ничего страшного. Антонио нам говорил: «С этого спектакля будут уходить. Во всём виноват я — я это поставил. Делай дальше то, что ты делал, не бойся, что уходят. Подумай о тех людях, которые сидят в зале, играй для них».

— В качестве приглашённого актёра вы задействованы в спектакле «KILL» «Красного факела». Чем отличается работа в этом театре и «Старом доме»?

— Там большая сцена, и после «Старого дома», где всё близко, «Красный факел» — у-у-у, аэродром. Много пространства, приходится посылать энергию ещё дальше. Когда мой друг Гоша Болонев устроился в «Красный факел», мы с ним поднялись на самый верх сцены. Представьте, где у нас, в «Старом доме», самый верх, — и где там, в «Красном факеле»: пять этажей, наверное! Помню, тогда я загадал желание: поиграть на этой сцене. И оно сбылось. Я счастлив, что мне довелось поработать с такими актёрами, как Паша Поляков, Ирина Кривонос, Даша Емельянова.

— В новосибирской театральной среде сейчас вообще прослеживаются тенденции к объединению…

— Действительно, это так. К примеру, мы сделали спектакль «Бешеные псы»: два парня из «Первого театра», три студента театрального института, я и режиссёр Сергей Чехов. Здорово создавать команду из совершенно разных людей, которые собрались вместе и сделали что-то общее. В команде люди чувствуют друг друга, относятся друг к другу хорошо как на сцене, так и в жизни — и отлаженный механизм работает.

— Вы играете в спектакле «Люболь» на стихи Веры Полозковой и Бориса Рыжего. Борис Рыжий вам близок как поэт?

— Очень. Когда нам с Олесей Кузьбар предложили сделать этот спектакль, сказали почитать стихи Бориса Рыжего. До того момента я с творчеством этого поэта не был знаком. Оказалось, что он писал про то, что знаю я. Жил в Екатеринбурге, в блатном, криминальном районе, был поэтом среди бандитов. Кто-то другой мог бы от этого закрыться, сказать, что всё это ужасно. А он искал красоту и искренне любил этих людей. Он мне близок, потому что прост. Огромная боль, любовь — всё это одновременно испытывал человек. И эти чувства трансформировались в поэзию. А я, если честно, даже не представляю, как срифмовать «мать-кровать»…

— Вы романтик?

— Да, романтик. Раньше даже страдал от этого. Когда смотрю хорошее кино, не скрываю слёз. Недавно посмотрел советский фильм «Дон Кихот». Главный герой и Санчо Панса вообразили себя странствующим рыцарем и его оруженосцем, ходили по свету и всех спасали. И когда люди их не понимали, мне было так обидно! Прямо слёзы наворачивались: человек хочет нести людям добро, счастье, справедливость, любовь — а его не принимают…

— Ваше любимое кино, музыка?

— Постоянно смотрю хорошие фильмы, подмечаю, что вот это он отлично сделал, и беру для себя что-то от других актёров. И музыку люблю слушать разную. Если и есть авторитеты, то это старые рок-н-ролльщики: например, Джим Моррисон, Джими Хендрикс, Курт Кобейн… В моей жизни они всегда появляются в нужный момент. А на будильнике у меня стоит Боб Марли, у него активная положительная энергетика, от него весело, хорошо.

— Помогает ли актёрское ремесло вне сцены, когда ловишь себя на том, что сейчас ты не Толя Григорьев, а одна из сыгранных тобой ролей?

— На самом деле это серьёзная психологическая тема: чем больше у тебя новых героев, тем больше узнаёшь самого себя. Бывают, конечно, моменты вне сцены, когда я играю. Но представьте жизнь артиста: прошла репетиция, отыграл спектакль, идёшь домой, учишь текст, повторяешь его перед сном, под подушку положил и думаешь об этом. Потом ещё что-то приснится об этом обязательно. Моя жизнь — театр. И мне надо учиться от него отдыхать.

— И как обычно отдыхаете?

— Вечер с друзьями и… разговоры о театре.

Ирина ТИМОФЕЕВА

Фото Валерия ПАНОВА

КОММЕНТАРИИ

«Перед нами — юноша, блестящий в своей лаконичной и выразительной пластике. Он подобен картинам Шиле: здесь и обнажённая кричащая эмоциональность, и острота выступающих внутренних противоречий. Сначала он иноматериален и кажется заброшенным в обыденность из мира сказочного, но вот он выныривает из-под юбки Осе в штанах и майке, и ясно: никакой это не норвежец, не романтический герой, а наш, обычный юноша-мечтатель».

« До поры у Ореста совсем мало движений: рука ко рту — он грызёт ногти, рука вверх — указывает, куда его перенести и куда поставить стул. Это наглядная реализация неспособности к действию. Кажется, что решительность и сила воли не входят в перечень достоинств этого Ореста. Напряжение и сомнение во всём — в мелких, судорожных движениях, в мнущейся речи и растягивании слов. Он смотрит в пол, прячется за спину Пилада и ведёт поединок с самим собой».