Новосибирск и Новосибирская область: свежие новости, объективный анализ, актуальные комментарии

Елена КВАСНИКОВА
Фото Валерия ПАНОВА

Учёному-геологу Николаю Похиленко довелось общаться с самыми разными людьми – от премьер-министров до вождей индейских племён. Он держал в своих руках не только баснословной цены алмазы, но и судьбы целых алмазных месторождений. Он тонул в северных реках, падал с вертолётом и горел в лесном пожаре. Одну из глав в книге воспоминаний, которую Николай Петрович обязательно когда-нибудь напишет, он наверняка посвятит своей работе в качестве депутата.

-- Я из маленькой деревушки Поспелихинского района Алтайского края. Отец мой был кузнецом, прошёл всю войну, вернулся в сентябре 45-го. Через год родился я. Мама работала дома – нас было семеро по лавкам. В буквальном смысле: я и шесть сестёр. В живых, к сожалению, осталось только четыре. Кстати, в 1 класс я пошёл в 6 лет, хотя послевоенные дети шли, как правило, и в восемь, и даже в девять. Мой друг, который был меня года на два старше, должен быть идти в первый класс, я узнал – и в рёв. Тоже хочу в школу! Все смеялись надо мной: я был маленький совсем, дохленький…

-- Прямо как толстовский Филиппок…

-- Да, только я уже читать умел. Учиться мне было очень интересно. После 7 класса – а в совхозе нашем была только семилетка – все друзья пошли в училище механизации, а меня не взяли. Мне было всего 13 лет. Помню, очень обиделся. А ещё директор школы пришёл к отцу и сказал: вашему сыну надо учиться дальше. Отправили меня в райцентр, и по сути с 13 лет я стал самостоятельным человеком. Тогда, при Хрущёве, мы учились 11 лет, получая, помимо общего образования, какую-нибудь рабочую специальность. Я получил 4-й разряд электромонтёра, монтажника и сварщика. Практику проходили в совхозе, где мне довелось поработать электриком, был даже бригадиром. А вот геологом я стал чисто случайно. Ребята из школы поехали поступать в НГУ на геолого-геофизический факультет, а я собирался в НЭТИ на промышленную электронику, поскольку увлекался физикой и электроникой, вёл в школе радиокружок, был, кстати, и редактором школьной газеты. И только чтобы посещать консультации и получить общежитие, я решил вместе с приятелями сдать документы в НГУ. Потом – за компанию – пошёл с ними на экзамены. Очень хорошо сдал – и был зачислен. Решил: ладно, поучусь год и переведусь. Учёба давалась легко, я хорошо сдал сессии, и меня в числе трёх лучших студентов отправили не на учебную практику, а в реальный геологический отряд. И вот я попадаю в верховья Оби – красота, романтика... После второго курса была практика на Тянь-Шане. Мне всё это очень понравилось – и я решил остаться в геологии. Когда втянулся, начал интересоваться уже более глубокими вещами. Моя курсовая по метеоритам попала на глаза нашему декану – академику Владимиру Степановичу Соболеву, именем которого назван наш институт. Он позвал меня и сказал, что строением и эволюцией Земли можно заниматься не только изучая метеориты. Рассказал мне о кимберлитовых трубках и предложил практику в Якутии – в знаменитой Амакинской алмазной экспедиции. И вот, после третьего курса я на четыре месяца уехал в Якутию. Очень жёсткая была практика! Из всех моих сорока сезонов в Заполярье тот самый первый был самым тяжелым. Представьте: в экспедиции у нас было сто оленей, из них каждый третий сдох. Не выдерживали! Очень много было гнуса. Эти бедные олени залазили в ледяную воду, чтобы прятаться от гнуса, а потом заболевали…

-- Если не вдаваться в научные термины, вы искали в Якутии алмазы?

-- Да. Помню, через два месяца работы меня отправили из лагеря «на проверку» -- провести одиночный маршрут. Надо было переправиться через две речки, а у меня ни карты, потому что она секретная, только выкопировка из карты на кальке, ни радио, ни палатки, ни спальника. Только компас, немного еды и одежды. На всё про всё мне дали четыре дня. И больше всего я боялся не того, что ногу сломаю или заблужусь, а что не найду нужного места и опозорюсь перед товарищами. Первые сутки шёл без отдыха. Только когда нашёл шурфы, взял образцы и отправился назад, то решил отдохнуть. Дошёл до первой речки, приглядел красивую полянку и вдруг заметил что-то вроде лабаза, маленького домика. Нарубил веток, пристроился под ним и уснул. Наутро увидел, что там, в лабазе мумия лежит. Это была могила – так эвены хоронили своих мертвецов. Эта мумия мне потом долго снилась. Помню, подумал, что никогда больше на Север не вернусь. Однако наступил март следующего года, и я сел писать письмо: «мужики, куда вы на этот раз? Я с вами». Меня отправили уже начальником отряда на крупнейшее в мире алмазное месторождение – кимберлитовую трубку «Удачная». Там у меня была дипломная практика, и после этого я каждое лето проводил в Якутии. С 1966-го по 2006 год я ни одного сезона не пропустил: у меня 26 сезонов в Якутии и 13 в полярной Канаде. Ездил бы и дальше, но в 2007-м меня избрали директором института.

-- Я знаю, вас приглашали остаться работать и в США, и в Канаде. Вы свободно владеете английским. Почему вы всё-таки не уехали из России?

-- Я быстро защитил кандидатскую, стал старшим научным сотрудником, заведующим лабораторией, и где-то с 1976 года начал ездить за границу. В 1977-м меня пригласили выступить с докладом на международной кимберлитовой конференции в США. Мой и моих соавторов доклад назвали сенсацией, поскольку в нём содержался новый взгляд на образование алмазов. После этого дорога мне была открыта. Семь лет подряд я ездил в Вашингтон в престижный институт Карнеги, в стенах которого работало семь лауреатов Нобелевской премии. В 1991 году меня пригласил туда работать известный учёный, мой американский учитель, академик Джо Бойд. Каждый год я приезжал к нему в лабораторию на три месяца, и в 1993 году он предложил мне остаться. Почему отказался? Ещё в 1985 году я создал лабораторию, где работали мои ученики, и я не мог их бросить! Шли тяжелые времена, 1993 год, что творилось тогда с финансирование науки – все помнят. Если бы я их бросил, стал бы предателем. Они верили мне. Да я и не представлял себе жизни без России. В 1994 году я спрогнозировал в Канаде новый алмазоносный район, на котором мировой лидер алмазодобычи De Beers и ещё две канадские компании поставили крест. А мы в итоге открыли там в 1998 году крупнейшее в Канаде месторождение алмазов нового типа. Мы работали четыре года, всё геологическое руководство поисковыми работами было на мне, а мои ученики стояли во главе поисковых групп. Всем нам – вместе и по отдельности – предлагали остаться. Но никто, кроме одной моей аспирантки, не согласился. Платили прилично. Зарплата в месяц была, как здесь за два года. Мне предлагали стать первым вице-президентом поисково-прогнозной компании на фантастических для нас условиях. Почти сразу давали вид на жительство – мне и родным, оплачивали половину дома, обучение детей, работу жене. Но всех денег не заработаешь, а жить не на родине я не мог. Мы с женой – она тоже геолог – отказались.

-- Видимо, только жена-геолог и могла вынести ваши постоянные экспедиции?

-- Да, временами я по семь месяцев в году был вне дома. Первая жена терпела такую жизнь 15 лет, а вторая жена – моя студентка. Моложе меня на 18 лет. Люся – кандидат наук, научный сотрудник нашего института, у неё за плечами семь сезонов со мной в Канаде и восемь в Якутии, плюс она работала в Финляндии и Швеции.

-- При такой насыщенной разъездами жизни у вас оставалось время на науку в чистом виде?

-- А как же? Я всегда совмещал полевую геологию с фундаментальной наукой. У меня более 300 публикаций, четыре монографии, авторские свидетельства на новые методы прогнозирования и поисков алмазных месторождений. Про Канаду многие знают. Но мало кто знает, что в 1989 году Горбачёв наградил 12 учёных за открытие Архангельской алмазной трубки. Среди этой дюжины были два представителя Академии наук: мой учитель академик Николай Владимирович Соболев, сын Владимира Степановича, и я. Мы с Соболевым за пять лет до открытия там первой алмазной трубки дали прогноз, что они там есть. Над нами тогда многие потешались, но в итоге мы оказались правы.

-- Много ещё в России алмазов?

-- Все перспективы связаны с сибирской платформой на территории между Леной и Енисеем от Байкала до моря Лаптевых. Мы сейчас ведём по заданию Федерального агентства по недропользованию большой проект. В 2010 году наш институт выиграл конкурс и получил контракт на 200 млн рублей по прогнозной оценке не выявленных источников алмазов на сибирской платформе. Мы уже проверили 10 участков, и два из них «заиграли»: такие красивые алмазы ребята привезли! Хочу похвалиться нашим институтом. По результатам оценки эффективности всех академических институтов РАН в области наук о земле он занял первое место в России. Мы ведь занимаемся не только алмазами, мы вообще самый крупный институт геологического профиля в стране. Кстати, к нам активно пошла молодёжь. Потому что мы заботимся о ней, поддерживаем молодых учёных из специального фонда. Вы знаете, что стипендия у аспиранта 1 500 рублей? А мы платим им среднюю зарплату 17 тысяч. Я сказал заведующим лабораториями: тех, кто будет платить аспирантам меньше 15 тысяч, буду наказывать. Не палкой буду бить, конечно. Рублём. Ещё пример. Есть фонд Президента РФ по государственной поддержке молодых учёных. Все 86 институтов СО РАН получили из него в минувшем году 26 грантов, четыре из них – наши сотрудники. У нас самые разные формы поддержки: выделяем средства на поездки за границу, есть фонд для покупки софта и литературы, есть программа поддержки экспедиционных работ молодых учёных. В марте будет четыре года, как я стал директором. За это время молодёжь идёт к нам, и никто не уходит. Значит, видят перспективу. Средняя зарплата научного сотрудника у нас 45 тысяч. При этом федеральный бюджет закрывает только 40 процентов от суммы зарплат, остальные 60 – это то, что мы зарабатываем сами на зарубежных и российских грантах и контрактах.

-- Утечка мозгов за границу прекратилась?

-- Да что вы! Продолжается. Провели опрос в НГУ на тему «Кто хочет остаться работать в России?» 73 процента ответили, что мечтают уехать.

-- А зачем вам нужна была политика?

-- Это была не моя инициатива. Я никогда политикой не занимался, в партиях не состоял. Я член фракции «Единая Россия», но не член партии. И в Законодательное собрание решил идти не я. Меня «решили». Когда я был в Москве, мне позвонил председатель СО РАН академик Асеев и предложил пойти на выборы, мол, они остановились на моей кандидатуре. Когда я спросил, неужели не нашлось кого-нибудь менее занятого, он ответил, что это очень серьёзное для СО РАН дело, и, по общему мнению, именно моя кандидатура в качестве депутата оптимальна. Я подумал и согласился. Сейчас для меня, как депутата, самое главное разобраться со здравоохранением и детскими садами. Округ огромный -- 95 тысяч жителей. Учёные составляют процентов 20, остальные – самые разные люди. Проблем масса. Но я буду стараться. Если я за что-то берусь, то стараюсь относиться к этому серьёзно и честно. Каких-то личных интересов у меня нет: я состоявшийся в профессии и не бедный человек.

- Вы довольны областной программой по развитие сети детсадов до 2015 года? Все ответы министра образования Владимира Никонова вас на комитете устроили?

-- Я бы хотел получить более конкретные ответы. Но уверен: программу надо принимать, а ответы требовать в рабочем порядке. У нас в городке больше половины ведомственных садов. И они воспитывают не только детей учёных, а всех детей. Это также, как с ЦКБ, где сотрудников СО РАН только 15 процентов от общего числа пациентов, остальные – просто жители района. Из фонда ОМС больницу финансируют только по двум статьям – медикаменты и питание. А это лишь 20 процентов от того, что фонд по идее должен давать больнице по территориальной программе госгарантий. Недостающее финансирует СО РАН. В итоге за прошлый год Сибирское отделение потратило на больницу 112 млн рублей, а фонд ОМС – 18 млн. Будем сейчас с этим разбираться и исправлять ситуацию. Почему-то ведомственные больницы СО РАН в других городах финансируются полностью.

-- Учёный вашего уровня избирается в Законодательное собрание области впервые.  Хочется верить, что это симптоматично. Науке, несомненно, есть, что предложить законодательному органу власти. В свою очередь законодатели должны поддержать науку. Пора от слов переходить к делу, иначе планы превратить Новосибирск в один из ведущих инновационных центров России так планами и останутся. Вы как считаете?

-- Согласен. Слова «инновации» и «модернизация» у нас уже затаскали. Но сколько ни говори «халва», во рту слаще не станет. Нам нужны конкретные программы с расписанными целями и финансами и нормальное государственно-частное партнёрство. Возьмём для примера хотя бы ИЯФ, который получил 75 процентов контрактов, поступивших в России по проекту Большого адронного коллайдера. Институт заработал более 100 млн долларов! ИЯФ делает промышленные ускорители: после обработки электронами в таком ускорителе зерно хранится в пять раз дольше. На 2011 год только Китай заказал институту 23 таких ускорителя, а Россия за 10 лет всего шесть. Получается, мы продаем технологию за границу и гоним туда сырой газ. А потом покупаем у них изделия с добавленной стоимостью, которые могли бы делать сами. ИЯФ мог бы увеличить производство ускорителей, но для этого необходимо построить завод. Нужны «длинные» деньги. Кредиты в банке нам запрещают брать, а инвесторы хотят отдачи уже через 2-3 года, «длинные» деньги они не любят. Таких разработок в Академгородке очень много. В передовиках здесь Институт физики полупроводников, Институт катализа, наряду с многими другими организациями. Нужно что? Во-первых, законодательно облегчить доступ хотя бы к банковским кредитам – это вопрос к федеральному законодателю. Необходима адекватная вызовам времени законодательная база. Если мы хотим инноваций и модернизации, то должны продумать свой или взять хотя бы китайский опыт проведения таких реформ. Кстати, Новосибирск даже на имеющихся мощностях, с новым оборудованием и с учётом новых разработок, может получать очень хорошие деньги и вновь обрести славу крупного технологического и промышленного центра. Кое-что начинается: на заводе Чкалова, на заводе химконцентратов. Но это только начало. Надо дать возможность инициативным людям работать без особых финансовых и юридических рисков. Для этого именно государство должно финансировать инновационные проекты на начальной стадии – стадии максимальных рисков. Да, из 150 проектов «заиграют» только 20, но они дадут такой «выхлоп», что покроют первичные вложения с лихвой. В Кремниевой долине проекты финансируют 50 на 50 федеральный бюджет и частный бизнес. Из 10 проектов у них получается один успешный, а девять лопаются. Но американцы понимают: если не подкармливать науку – ничего нового не появится вообще, и без девяти неудачных проектов не родился бы один удачный. Новые технологии рождаются именно на стадии государственной поддержки. Частник возьмётся только за то, что уже «заиграло». Пока идёт поиск, государство должно поддержать, а затем  налогами и рабочими местами компенсировать то, что было затрачено. Это не «академики выпендриваются», как иногда говорят. Мы просто видим, что страна уходит на задворки мировой экономики. И нам за державу обидно.

-- Николай Петрович, я предвижу ваш ответ про хобби…

-- Главное моё хобби – Север. Правда, слово хобби не совсем подходящее. Я до 2007 года за сорок лет ни разу не пропустил полевых сезонов!

-- Может сорока-то уже хватит?

-- Нет, в этом году обязательно поеду в Якутию. Хотя я там и в реке тонул, и в лесном пожаре горел, и с вертолётом падал. Чудом выжил несколько раз… 

-- Что же там такого?

-- Я называю это «заболеть Севером». Тянет. Там необыкновенная и очень суровая природа, нестандартные условия, к которым надо адаптироваться. Там обостряются все чувства, там заставляешь себя жить и действовать на пределе возможностей. Сами условия такие, что надо «голову включать». Напоминает спортивный азарт. Людей там практически нет, но там настоящие люди. Барахло на Севере не задерживается. Это относится и к Якутии, и к Канаде, и к Архангельску. Люди там спокойные, надёжные, проверенные. Смотришь на них – и душа теплеет. Они как святые. И мне приятно, что я что-то сделал для людей, что после меня осталось что-то нужное. В Канаде, например, благодаря нашей работе появился посёлок на 750 рабочих мест и ещё тысяч пять людей обеспечено работой. Ведь зачем мы в этот мир пришли? Вкусно есть, покупать яхты и развлекаться? Нет. Чтобы сделать что-то полезное людям. Чтобы от того, что ты жил в этом мире, кому-то стало лучше. Там, на Севере очень часто такие мысли появляются.