Новосибирск и Новосибирская область: свежие новости, объективный анализ, актуальные комментарии

Возможно ли победить рак? Достоверны ли онкомаркёры? Какова роль наследственности? Отвечает гость «Ведомостей», лучший врач года, профессор Сергей КРАСИЛЬНИКОВ

Сергей Красильников — обладатель Гран-при конкурса «Врач года-2019», почти четверть века работает в Новосибирском областном онкологическом диспансере, 18 лет заведует 4-м отделением онкогинекологии.

— Сергей Эдуардович, трудно было готовиться к конкурсу, участвовать в нём?

— Нет. Я ничего для этого не делал — всё это работа коллектива. И эта награда — признание не только моих заслуг. Ведь успех операции на 50 процентов состоит из самой операции, а ещё 50 процентов — это работа постовых медсестёр, санитарочек, реанимационной службы. Да и в самой операции сколько человек участвует, посчитайте: анестезиолог, анестезисты, младшая операционная сестра, операционная сестра, второй ассистент, первый ассистент и хирург. Семь человек оперируют. Поэтому успех любой операции — это работа слаженной команды, у которой есть взаимопонимание.

— Вы не из медицинской династии?

— Нет, я врач не потомственный, я первый в семье. Моя мама, Светлана Николаевна, — учительница, отец — рабочий-металлург. Родился я в городе Алмалык Ташкентской области, то есть моя родина — Узбекистан. После окончания средней школы приехал сюда, поступил в Новосибирский медицинский институт, после окончания прошёл интернатуру по акушерству и гинекологии. И с 1995 года работаю в областном онкологическом диспансере, то есть 24 года. 18 лет возглавляю четвёртое онкологическое отделение. Когда я сюда пришёл, заведовал отделением Геннадий Георгиевич Ронжин, заслуженный врач РФ. Он меня учил оперировать. И тогда в этом же отделении работал второй мой учитель — Дмитрий Константинович Петренко. Они меня учили азам онкологии. Так я стал онкогинекологом.

— А почему вы решили стать врачом?

— У меня очень сильно болела мама, я за ней ухаживал. И тогда вышла книга, называлась она «Сердце хирурга». Её написал ленинградский профессор Фёдор Григорьевич Углов. Она мне очень запомнилась. И потом прочитал вторую книгу — «Мои пациенты», под редакцией нашего профессора Якова Леонтьевича Цивьяна, возглавлявшего тогда НИИТО, в честь которого теперь назван этот институт. Вот это всё и повлияло на то, что я решил стать врачом.

— В последнее время активно обсуждается возможность строительства в регионе нового онкологического диспансера…

— Я двадцать четыре года здесь работаю. И каждый руководитель нашего региона обещает строительство онкологического диспансера. Сейчас у нас, к сожалению, онкологическая сеть раздроблена. Это должен быть единый онкологический центр, с единым подходом, едиными стандартами лечения. Количество больных возрастает, а наш диспансер, рассчитанный тогда на 50 коек, был построен в 1954 году. Сейчас у нас уже больше 300 больных. Очень тесно в операционных, не хватает операционных столов, реанимационных коек. Самое главное, что у нас есть кадры, и кадры, поверьте мне, очень хорошие. У нас есть современное оснащение — например, мы первые и пока единственные в области начали проводить операции на новейшем 3D оборудовании. Я горжусь тем, что работаю в онкодиспансере под руководством Олега Ивановича Иванинского. Он очень много делает для развития онкологической службы области, благодаря ему созданы условия для постоянного усовершенствования врачей, внедрения современных способов диагностики и лечения онкобольных. И региональное министерство здравоохранения, и правительство области, и губернатор уделяют нам большое внимание. Я очень рад, что глава региона принял решение о строительстве нового онкологического центра и дал поручение разработать проект. Надеюсь, что это будет реализовано.

— Когда, как вы думаете?

— Чем быстрее, тем лучше, конечно. Это не только для больных, это и для коллектива важно. Всё-таки, если мы хотим, чтобы помощь оказывалась качественно, и коллектив, и больные должны быть в комфортных условиях. Нагрузка на врача сейчас огромная. Я недавно вернулся из Германии, проходил обучение две недели. В отделении гинекологии там 20 коек, работает 12 врачей. У нас отделение гинекологии на 60 коек, вместе с руководителем отделения — семь врачей. Огромнейшая нагрузка. Не нужно забывать, что не только увеличилось количество онкологических больных — изменились и подходы к лечению. Сейчас комбинация методов лечения позволила увеличить пятилетнюю выживаемость на 20 процентов — если раньше она составляла тридцать процентов, то сейчас уже больше пятидесяти, это очень хорошо. Когда больные приходят на лечение, речь идёт об удалении не только опухоли, но и лимфатических узлов, и смежных органов, куда врастает эта опухоль, и если раньше операция занимала в среднем полтора часа, то сейчас и 5, и 6, и 8 часов. А операционных столов не хватает. Поэтому возникает очередь. Не то что врач не хочет оперировать — врач готов, мешают объективные обстоятельства.

— В будущий онкологический центр можно будет обратиться сразу из поликлиники по месту жительства? Сейчас ведь к онкологам в поликлинике часто попасть невозможно.

— А их не хватает, онкологов. Просто не хватает. Надо менять всю структуру. В районах области в поликлиниках назначается врач, ответственный за онкопомощь, — это может быть и терапевт, и хирург, но у них ведь есть и своя работа. Поэтому нужно создать все условия для работы онкологов, только тогда они туда поедут. Потому что заработная плата не такая уж великая. Он лучше пойдёт в другую специальность, где заработает такие же деньги, но с меньшими физическими и моральными затратами. Потому что с онкологическими больными ещё и морально очень тяжело работать.

Сейчас если человек где-то в дальнем районе заболел, ему нужно периодически ездить к нам. А это, прямо скажем, затратно, особенно для пенсионеров. Например, назначаем им госпитализацию, ждём, а они не приезжают. Почему? Денег нет. Поэтому ещё одна из приоритетных задач — чтобы онкологическим больным поездку к месту лечения оплачивало государство.

— Часто появляются сообщения о каких-то прорывных способах лечения рака. Наука сейчас действительно так заметно движется вперёд?

— Действительно так. Создаются новые медицинские инструменты, приборы, оборудование для выполнения сложных операций. Появилось новое анестезиологическое реанимационное оборудование, что позволяет лучше выхаживать больных. Если двадцать лет назад мы отказывали больным в случае тяжёлой соматической патологии, то сейчас они оперируются.

Создаются новые химиотерапевтические препараты, так называемые таргетные, которые влияют именно на клетку мишени. Появляются новые радиологические комплексы. Когда я сюда пришёл, больная могла лежать на столе и получать облучение в течение суток. Сейчас она ту же дозу получает в течение нескольких секунд или минут. Но не нужно забывать, что и количество больных растёт. К сожалению, происходит омоложение рака. Происходит и мутация самой опухоли. Мы недавно разбирали одну больную, которая поступила с очень редкой опухолью, за 24 года я такую никогда не видел, поэтому обратился к своим коллегам в других городах, чтобы помогли в постановке диагноза. И самые знаменитые профессора, которые проработали по 40 лет, говорили, что такую опухоль видят в первый или второй раз.

Я думаю, что в ближайшее время рак мы не победим. Единственное, что мы можем сделать — это выявлять его на ранних стадиях. Когда к нам в 75 процентах случаев поступают больные с третьей-четвёртой стадией заболевания, ни о какой победе над раком не может быть речи. Примером нам может послужить Япония, где рак в 95 процентах выявляется на первой стадии, потому что у них каждые полгода настоящие профилактические осмотры. Настоящие!

— У нас же тоже диспансеризация.

— Диспансеризация должна быть более расширенной и более доступной. Она должна включать и ФГС, и колоноскопию, при необходимости — компьютерную или магнитно-резонансную томографию. Тех обследований, которые входят сейчас в диспансеризацию, конечно, недостаточно. И нельзя пройти полноценную диспансеризацию за один день — нужно несколько дней. И, подчёркиваю, там должны быть врачи высокой квалификации, которые имеют необходимый опыт. Так что я не скажу, что в нашем регионе диспансеризация занимает ведущее место в выявлении рака. Этого нет.

— Какие изменения в самочувствии могут стать тревожным сигналом?

— Когда есть любое проявление болезни: температура, снижение массы тела,  потеря аппетита — это значит, что надо обратиться к врачу. Ни в коем случае не лечиться самостоятельно! Врач назначит общие клинические обследования, потом — дополнительные. Если после этого сочтёт, что есть подозрения на туберкулёз или онкологическое заболевание, пошлёт к специалисту. Этот период — от начала заболевания до прихода к специалисту иногда занимает полгода. Обращается женщина, кровотечение уже несколько месяцев. Спрашиваю: что же вы сидели и ждали? Отвечает: думала, само пройдёт. Или: сама лечилась. Не надо думать, нужно идти к доктору.

— Какие факторы влияют на вероятность заболеть?

— Первое — наследственность. То есть если рак был у родственников первой или второй линии, то есть у мамы, папы, бабушки, дедушки. Например, наследственная форма рака яичников и молочной железы в Новосибирской области встречается в 14 процентах случаев. Выявление наличия этого гена не означает, что у больного стопроцентно разовьётся рак, но он входит в группу повышенного риска.

Второе, о чём постоянно твердят врачи, — не курите! Будет или рак гортани, или рак лёгкого, или рак цервикального канала, что часто бывает у женщин.

Если человек работает на каких-то вредных производствах, например, в нефтехимии, на цементном заводе — это тоже группа повышенного риска, тоже нужно почаще проходить диспансеризацию.

— Возможно ли в ближайшее время снизить заболеваемость раком?

— Мы можем повлиять на выявление рака в начальной стадии. Но снизить заболеваемость, как бы этого ни хотело министерство здравоохранения, не получится. Ни одной стране мира этого не удалось. Удалось снизить именно процент с поздней стадией. Есть исключение — формы рака, которые вызываются вирусом папилломы человека. Он вызывает не только рак шейки матки, но и влагалища, наружных половых органов, гортани и прямой кишки.  Для борьбы с ним существуют вакцины: и двухвалентные, и четырёхвалентные, и самые современные — девятивалентные вакцины, которые производятся, к сожалению, не у нас, а за рубежом. Они должны быть закуплены, девочки и мальчики должны быть привиты. И эти вакцины необходимо включать в календарь прививок — наряду с прививками от кори или краснухи. Тогда эти формы рака мы победим. Примером могут служить Австралия, Англия, Индия — страны, где удалось снизить заболеваемость ими именно благодаря вакцинации.

— А у нас какие перспективы на этот счёт?

— У нас в области тоже существует программа по вакцинации, но, к сожалению, она не охватывает все территории. Конечно, это связано с финансированием. Должна быть принята программа на федеральном уровне. Наш регион, кстати, является лидером по вакцинации по Сибирскому федеральному округу. Но мы отстаём от таких крупных городов как Москва, например.

— Есть какие-то виды рака, которые чаще передаются по наследству?

— Мы нашли ген, который передаёт по наследству рак яичников и молочной железы. Скорее всего, и для других нозологий тоже такой ген будет найден, молекулярные биологи хорошо работают. Я думаю, что для каждой опухоли со временем будет найден ген и создана вакцина, чтобы этим не заболеть. Но единой такой вакцины, к сожалению, не будет. Сказать: поставьте мне прививку от рака, чтобы я никогда им не заболел, не получится. Разве что когда-нибудь, со временем, но в ближайшей перспективе, думаю, нет. Потому что рак по своей структуре разносторонний. Например, гистологических форм рака яичников больше тридцати. И для каждого гистотипа опухоли есть свой ген. Представляете, сколько нозологий всего?

— Насколько достоверно работают онкомаркёры?

— Маркёры достоверны, но, конечно, не в ста процентах случаев, а процентах в 80—85. Для каждой опухоли есть свои маркёры, и чаще всего повышаются они уже при поздних стадиях заболевания. Но всё равно их обязательно нужно сдавать, потому что не во всех больницах можно сделать МРТ или УЗИ экспертного уровня, а маркёры помогут в диагностике. Очень хорошо, что министерство здравоохранения области приняло решение включить маркёры в систему ОМС. То есть можно просто терапевта попросить, чтобы дал направление на анализ.

— Много вопросов сейчас возникает по поводу возможной связи экстракорпорального оплодотворения с повышением вероятности заболеть раком.

— Экстракорпоральное оплодотворение не повышает количество больных, заболевших раком. Просто в начале эпохи, когда ЭКО только развивалось, были препараты, которые стимулировали яичники, и у женщин появлялись признаки асцита, плеврита, так называемого полисерозита, которые стимулировали злокачественный процесс. Но они не вызывали его. Это был побочный эффект от препарата. А сейчас появилось много хороших препаратов — таких эффектов становится всё меньше. Уже доказано, что стимуляция не влияет на количество заболевших раком. И сейчас даже те больные, которые получали у нас лечение ранних форм рака и которым мы сделали органосохранные операции, то есть удалили только опухоль, и даже, если провели химиотерапию или лучевую терапию, они могут пойти к гинекологу-репродуктологу, чтобы он подготовил их к ЭКО. Раньше онкологическим больным не разрешалось беременеть, иметь детей. Сейчас — пожалуйста, это полноценные члены нашего общества, они могут и сами рожать, и при помощи суррогатных матерей, и после ЭКО.

— Существует ли гормонозависимый рак?

— Существует. Это рак молочной железы, эндометрия, яичников. Это гормонозависимые опухоли.

— То есть приём гормональных препаратов может их спровоцировать?

— Нет. Наоборот, современные средства контрацепции снижают риск возникновения рака яичников, тела матки. Здесь немножко другой механизм. Если мы говорим о приёме чистых эстрогенов, то есть женских гормонов, в период менопаузы, когда у женщины отсутствуют месячные, то риск возникновения рака увеличивается. Но не сами гормоны приводят к раку — просто существуют мутации генов. И у некоторых больных, которые принимают эстрогены, эти мутации повышают риск возникновения рака шейки матки. Но не у всех.

— Можно как-то предсказать вероятность рецидивов?

— Можно. Например, при раке яичников, к сожалению, очень часто бывают рецидивы. Как и при раке тела матки, шейки матки. Всё зависит от стадии заболевания: чем она больше, тем выше вероятность рецидивов. Вот почему такие больные постоянно состоят на учёте у онколога и в диспансере — чтобы вовремя увидеть рецидив и начать лечение.

— А как часто нужно проверяться?

— В течение первых двух лет — каждые три месяца. Потом — через каждые полгода.

— Вам часто приходится общаться с родственниками больных. Трудно это?

— Есть родственники, которые понимают ситуацию. Есть, кто агрессивно настроен, считают, что в болезни близкого человека виноват врач. Ещё раз подчёркиваю: когда человек заболел раком, не надо искать виноватого, обвинять в чём-то врача или ругать себя, что вовремя не обратились. Здесь всегда виновата болячка, болезнь. Но родственникам надо замечать, что происходит с их близкими. Чтобы не было так: привозят больную с четвёртой стадией заболевания, она уже не ест, похудела на 20—30 килограммов. Спрашиваю: почему раньше не привезли? Отвечают: некогда было. Поэтому если видите какие-то симптомы, обращайтесь сразу, а не тогда когда человек уже весь в метастазах. В таких ситуациях, к сожалению, помочь очень сложно.

— Что бы вы посоветовали родственникам онкобольных? Как их поддерживать?

— Ласковое слово. Ни в коем случае не терять надежды. Когда Геннадий Георгиевич Ронжин меня учил, он мне говорил: Сергей, да, по закону мы должны сказать правду, что у вас такая-то стадия, к сожалению, вам осталось столько-то лет жить. Но ведь врач не Бог, чтобы определять, какое количество лет человек проживёт. Бывает, что и с четвёртой стадией живут очень долго. Никогда нельзя у онкологического больного отбирать надежду. Ни в коем случае. Бывает течение заболевания очень длительное. Есть больные, живущие год, а есть, которые и 10, и 20 лет живут.

Любой врач заинтересован в продолжении жизни своего пациента. В этом же должны быть заинтересованы родственники. Не надо ходить ко всяким аферистам. Мне говорят: знаете, мы купили травку, попили, стало лучше, видите, у неё метастазы не растут. И забывают, что перед этим больная получала или химиотерапию, или лучевую терапию. Появилось очень много аферистов, которые зарабатывают деньги на онкологических больных. Некоторые заставляют пить перекись водорода, некоторые — принимать соду, конский навоз. Неужели, если бы это всё помогало, онкологи не включили бы что-то подобное в современный курс лечения?

— Скажите, оправдано ли, что люди, которые имеют средства, случись что, едут лечиться в Израиль и Германию?

— Я был во многих странах. Неделю назад проходил обучение в Германии, в университетских клиниках трёх крупных городов. Я скажу так: наши хирурги-гинекологи ни на йоту не уступают зарубежным. В чём мы уступаем? В основном в современном медицинском оборудовании. Оно должно быть импортным, просто потому что оно лучше. У нас даже если оно есть, но, например, что-то сломалось, пока проведут торги, закупят, что нужно, пройдут месяцы. А у них это всё есть. Существуют же у нас склады запчастей для автомобилей — так и при каждой больнице в каждом регионе должны быть такие склады комплектующих к применяемому медицинскому оборудованию. Это же техника, она может поломаться. В этом, конечно, у них лучше. Конечно, у них более комфортные палаты, по одному-два человека. Но в подготовке хирургического плана наши врачи нисколько не уступают. Даже могут дать фору.

— А лекарства, препараты?

— Сейчас стало намного лучше с обеспечением лекарственными препаратами, из года в год становится всё лучше. Не могу пожаловаться —есть всё для лечения онкологических больных. Появляются новые химиотерапевтические препараты. Они, к сожалению, дорогостоящие. Лечить онкобольных везде очень дорого. Не думайте, что в Америке, к примеру, ситуация намного лучше. Просто там, помимо государственной программы работает, очень много частных фондов. У нас они развиты очень плохо.

Татьяна МАЛКОВА | Фото Валерия ПАНОВА