От любопытства к милосердию
Писатель и историк Леонид ЮЗЕФОВИЧ о бароне Унгерне, злодеях и героях и о том, почему каждая жизнь достойна романа.
Писатель и историк Леонид ЮЗЕФОВИЧ посетил Новосибирск как участник Всероссийского литературного фестиваля «Белое пятно». На встречах с читателями неизбежно возникала фигура барона Унгерна, хотя говорили о разном.
Леонид Юзефович родился в Москве, детство и юность провёл в Перми. Окончил Пермский университет, почти тридцать лет преподавал историю в разных школах. Защитил кандидатскую диссертацию по русскому дипломатическому этикету XV-XVII веков. В середине 1980-х уехал из Перми, живёт в Санкт-Петербурге. В 1993 году опубликовал документальный роман «Самодержец пустыни: Феномен судьбы барона Р.Ф. Унгерн-Штенберга». Автор детективов о сыщике Путилине и сериалов, снятых по его книгам, в том числе «Гибель империи» о работе контрразведки в Петрограде времён Первой мировой войны и революции. За роман «Журавли и карлики» в 2009 году удостоен 1-й премии «Большая книга». Нынешним летом за роман «Зимняя дорога» Леонид Юзефович во второй награждён премией «Национальный бестселлер». Обладатель Строгановской премии в номинации «За выдающиеся достижения в области культуры и искусства» за 2016 год. Книги Юзефовича переведены на английский, немецкий, итальянский, французский, польский, испанский, монгольский языки.
Обаяние зла
Приходилось ли мне сталкиваться с обаянием злого гения? Конечно, иначе я бы не написал книги о бароне Унгерне. Она была издана двадцать пять лет назад, а написана тридцать пять лет назад. Я долго не мог издать первый вариант, потому что никак не мог выработать своего отношения к главному герою, такая была смесь восхищения и отвращения. У барона Унгерна до сих пор много апологетов и людей, которые его ниспровергают. Я же стараюсь писать правду, сохранять даже не объективность, а просто вживаться в то время и место, где он был. Мой интерес к Унгерну шёл ни от фигуры, а от места. Я служил в Забайкалье, много раз бывал в Монголии, и в Бурятии довольно долго жил, это всё места, где его помнят до сих пор. Ты начинаешь вживаться в это место, и испытываешь эмоциональное сопереживание людям того времени, в том числе и ему.
Последний поход
Есть хороший документальный фильм «Последний поход барона», сняла его московский кинодокументалист Дарья Хренова. Там есть и про Новосибирск, про фанатов Унгерна, которые встречаются здесь в день смерти барона. Мне очень нравится этот фильм, я только бы вырезал оттуда себя и всех остальных экспертов, которые смотрятся чужеродно. Там замечательные съёмки с участием казаков, лам, местных жителей. Из этого фильма можно многое понять не только про Унгерна, но и вообще про нашу жизнь. Сейчас планируются съёмки второй части, это будет фильм о похищении Богдо-гэгэна, думаю, Даша сделает это здорово. Я всячески её поддерживаю и считаю, что это единственно стоящий фильм о бароне. Он говорит не только об Унгерне, но и о нас с вами. Вообще настоящее искусство говорит не об Унгерне, а через него.
Между двух горбов
Меня всегда интересовала тема гражданской войны на востоке России, любая моя книга так или иначе с этим связана. Я написал книгу об Унгерне, фактически первую в российской историографии, хотя я не был первооткрывателем. Но вот прошло десять — двенадцать лет, появилась новая книга, которая говорит об Унгерне то, чего я не знал. Написал её замечательный человек — Сергей Кузьмин, он не историк, специалист по земноводным, был в Монголии в экспедиции, изучал каких-то редких ящериц в районе озера Хубсугул. У него была аспирантка — монгольская девушка, на которой он в итоге женился, выучил монгольский язык.
О бароне Унгерне написано немало книг, но это всё публицистика либо о том, что Унгерн велик и чуть ли не ангел, либо о том, что он — злодей. Кузьмин же написал научный труд, объективный и полный, но для этого ему понадобилось десять — двенадцать лет. Я сейчас написал историю о генерале Пепеляеве, который, как и Унгерн, был расстрелян здесь, в Новосибирске. Думаю, пройдёт немного времени, и кто-нибудь напишет книгу о Пепеляеве, где будет то, чего я не сказал. Но это быстро не происходит.
Я равнодушен к тому, что думают о моих книгах писатели, но когда меня обвиняют историки, хоть это очень редко бывает, по частностям, я очень переживаю. Мелочи и достоверности для писателей моего склада — это очень важно. Один исторический писатель в своей документальной книге о Лоуренсе Аравийском написал, что Лоуренс сидел между горбами верблюда, но аравийские верблюды одногорбые, и, когда я сказал об этом коллеге, он изменился в лице. Такие вещи пишутся машинально. Переиздать сразу книгу нельзя, вот и моя книга будет переиздана через два-три года, прежде, чем в ней можно будет что-то исправить.
Красные и белые
Меня не раз спрашивали, что я думаю о том, чтобы поставить памятник Унгерну. Моё отношение однозначно: Унгерн — воин, мечтатель и палач, к сожалению, разделить эти три ипостаси в нём нельзя, поэтому я против того, чтобы памятник ему стоял в России. Но если его поставят в Монголии, я буду за, потому что для Монголии он сделал очень много. Что он сделал для Новосибирска, кроме того, что был здесь расстрелян? А что он сделал для России, вешал партизан? Белые режимы ведь тоже достаточно кровавы, не нужно их идеализировать. Одно время у нас красные были ангелами, а белые — демонами, потом белые стали ангелами, а красные — чудовищами. Я не сторонник ни той, ни другой точки зрения… В обществе должны быть и красные, и белые, но они не должны друг друга убивать, или призывать к уничтожению друг друга. В такой ситуации никому не надо ставить памятники, но если поставили, пусть стоят, я против того, чтобы сносить памятники, и против того, чтобы их снова ставить, если снесли.
Обязательно ли ставить памятники политическим деятелям? Есть великая культура, и есть много действительно достойных людей. В Петербурге, к примеру, нет памятников Лескову, Блоку, много кому ещё. Да и мемориальные доски далеко не всем, кто этого заслуживает. Сибирь XIX века знала одного гения, который, к сожалению, не входит в общероссийский пантеон — это Григорий Николаевич Потанин. Я бы поставил ему памятники во всех сибирских городах.
Кроме того, памятники нужно привязывать к месту, к регионам. Потому что человеку хочется понимать, в каком месте он живёт. В Новосибирске нет мемориальной доски писателю Владимиру Зазубрину. Я впервые столкнулся с этим именем, изучая историю Унгерна, оказалось, Зазубрин встречался с бароном здесь, в Новосибирске, когда его судили, прорвался к нему в тюрьму, а потом написал об этом записки. У Зазубрина есть роман «Два мира» и повесть «Щепка», посвящённые Гражданской войне. Вот это чисто новосибирский человек.
В угоду моменту
Я сейчас читаю замечательную книгу Алексея Иванова «Вилы». Это история пугачёвского бунта, написанная писателем, который занимался изучением темы много лет, объездил все пугачёвские места. Великолепная книга! В ней есть такой момент, поэт Гавриил Державин участвовал в подавлении пугачёвского бунта и, как сам потом писал, вешал бунтовщиков из физического любопытства. И дальше Алексей Иванов пишет, что слово «буран» в «Капитанской дочке» Пушкина появляется впервые в русской литературе, потому что это тюркское слово, до этого была «вьюга», «метель». Затем следует фраза Иванова: от поэтического любопытства, с которым Державин вешал бунтовщиков, русская литература прошла сквозь буран пушкинского милосердия и стала великой…
Державин мне самому очень нравится, но есть разница между его отношением и отношением Пушкина: от любопытства к милосердию. В царское время Пугачёв был злодеем, в советское время — героем, а года два назад я смотрел передачу по телевидению в русле патриотической пропаганды, где говорилось о том, что пугачёвский бунт — это интрига французской разведки, чтобы ослабить мощь России. Не надо всему этому верить! Так вот Алексей Иванов понимает и тех, кто воевал с Пугачёвым — офицеров, солдат, дворян, но он понимает и бунтовщиков. Это не история с плохим концом, а трагедия, когда сталкивают две силы и каждая из этих сил обладает частью правды, но принимает эту часть за целое. Вот о чём эта книга Иванова — об охотниках использовать историю в угоду моменту. Они всегда есть.
О писательстве и деньгах
Моя жена — преподаватель музыки, однажды я взял у неё альбом Шумана, пьесы для детей, там на первой странице десять заповедей молодого музыканта, и первая из них гласит: если ты будешь заниматься искусством ради денег, их у тебя никогда не будет… Я просто историк, просто люблю некоторые вещи в истории, никакого особого успеха у меня и не было. Не думаю, что книгу о бароне Унгерне, где масса кровавых сцен, насилия, жестокости, ужаса жизни, или мою последнюю книгу «Зимняя дорога» можно читать для удовольствия. Мои книги не для этого.
Я из тех писателей, кто запросто может не писать. Я не люблю писать, люблю думать о том, что напишу. Книг я за свою жизнь написал мало, последняя вышла в 2015 году, а до этого в 2008-м — «Журавли и карлики». Это не значит, что я семь лет писал одну книгу. Просто у меня нет потребности. В юности я думал, что писательство — моё призвание, потом это было моим хобби, потому что я должен был зарабатывать деньги, а писал вечерами, сейчас это привычка. Я не рассчитываю на то, что меня прочтут сто тысяч человек, меня это не волнует, я просто пишу о том, что мне интересно. И денег больших мне это не приносит.
О семейном архиве
Окружаю ли я себя артефактами? У меня в домашнем архиве есть две толстые папочки: на одной написано «Галя», это моя дочь, на другой написано «Миша», это мой сын. Ездили мы, допустим, в Кунгурскую пещеру, в папке хранится билет. Есть там фотографии, какие-то табели с оценками, клеёнчатые бирки из роддома, много всякой ерунды. Мои дети, дочери сорок лет, сыну — тридцать, не проявляют интереса к этим папочкам, и вдруг большой интерес проявил мой старший внук, ему любопытно узнать про детство своей мамы, он приходит: давай ещё ту папочку посмотрим. Была ли такая папочка с моим именем у моих родителей? Нет. Там были война, переезды и ещё много всего. Меня вырастил отчим, я ношу его фамилию. Мой настоящий отец, моя мама и отчим — все втроём учились в одном классе. Такая вот запутанная драма, но что тут рассказывать…
О мудрости и опыте
В юности мне казалось, что я про людей всё понимаю, юность ведь самонадеянна, кажется, все такие, как ты. Чем больше живёшь, тем отчётливее понимаешь, что это не так. Как говорил Чехов, каждая жизнь достойна рассказа, я думаю, что каждая жизнь достойна романа. Каждое лицо красиво, это ты с годами очень видишь. Видишь красоту старости, красоту зрелого возраста, видишь красоту рук. Кто-то сказал, что мудрость —это когда ты понимаешь, что другие умнее тебя. Мудрость, когда ты перестаёшь настаивать на уникальности собственного существования, собственного опыта, собственной личности. Это то, что меня всегда привлекало в восточной философии. Индивидуальность растворена и всё-таки она существует.
Мудрость связана с глубиной переживания опыта. Не с количеством переживаний, и не с возрастом, а вот то, с какой глубиной ты пережил этот свой опыт. С возрастом просто больше вероятности его получить. Мудрость связана с эмоциями, это не чистый ум, не чистое ratio — разум. Но и нравственный момент существует, мудрость злой не бывает.
Марина ШАБАНОВА
Фото Валерия ПАНОВА
«Ведомости» благодарят за содействие в подготовке материала Антона Веселова и его проект «Люди как книги».
