Двое среди отражений
Всё в жизни Андрея Копаева было просто и понятно, во всяком случае, в её начале. Новосибирская школа, художественно-графический факультет пединститута, армия
в Восточной Германии, в которой чуть было не остался: его, художника с дипломом, который, помимо обязательных «агиток», делал наброски о солдатской жизни и публиковал их в войсковой газете, звали сразу в несколько мест, но тоска по Родине, сибирской природе, взяла своё.
Аккем – белая река
Четверть века назад он приехал на Алтай, и с тех пор вся его жизнь и творчество связаны с этими краями. С рюкзаком, небольшим этюдником и фотоаппаратом прошёл он горными маршрутами, поднимаясь вверх по течению рек, туда, где уже практически нет растительности, где карликовые берёза и ольха и те сходят на нет, но стоят великаны-кедры, будто охраняя пределы мира горнего. Один из таких старых кедров с макушкой, покалеченной молниями, с мощными, будто вросшими в камни, корнями и необъятным стволом, с ветвями, которые долго закручивал ветер, — застыл на центральной картине триптиха художника. Слева — ледник братьев Троновых — серо-рыхлая масса ледопада даже на картине кажется подвижной; справа — белая, вся в пенистых завитушках на гребнях мелких быстрых волн — река Аккем.
— Андрей Владимирович, этот триптих среди других ваших работ выделяется своей эпичностью, словно за ним стоит легенда, в которой больше мифа, чем реальности.
— «Белая река», как в переводе с алтайского звучит Аккем, течёт с Белухи. Староверы называют эти края Беловодьем. Они действительно наполнены особым смыслом. Светлые места! И кедр настоящий, всё — правда! Такие кедры стоят как стражи, за ними — выше только гольцы, покрытые лишайником. У меня была возможность подняться выше на Белуху, но мне интереснее вот эта высота, где я могу пройти как горный турист и увидеть границы соединения гор и небес. Впервые я приехал на Алтай, в Усть-Коксинский район, в 1989 году, мы с Владимиром Михайловичем Гранкиным (заслуженный деятель искусств России, профессор НГПУ) привезли студентов на этюды. Мне так здесь понравилось, что захотелось остаться. Наудачу мне предложили сделать роспись в местном торгово-культурном центре, я выполнил заказ, мне заплатили, а потом так случилось, что я выкупил этот дом. Было время, когда мы уезжали: в середине 90-х с женой Олей вернулись в Новосибирск и ездили на Алтай, только как на дачу. Но все месяцы в городе мне мучительно хотелось напиться алтайской воды, это была самая настоящая жажда. Ни одно место на земле не тянуло меня с такой силой.
— Многие приходят к Белухе, но не все её могут увидеть. А на ваших картинах алтайские горы, в реальности чаще серые с нависшим тяжёлым небом, полны цвета и света.
— Это идёт откуда-то оттуда — сверху, я сам не понимаю, как это происходит. Начинаю писать обычный хмурый Алтай, и он получается цветным. И все эти тонкости — композиция, свет, цветовые соотношения — не работают, если нет Восторга и Радости, которые даются нам от Бога, — и мне, как художнику, и вам, как зрителям… Сейчас Алтай для меня — место жительства, строю дом в посёлке Замульта, живу среди староверов, соседство непростое, но я отношусь к ним с уважением, а они ко мне — с терпимостью, большей, чем обычно к пришлым людям.
— Судя по цветовым сочетаниям ваших алтайских пейзажей, вы увлекались творчеством Рерихов?
— Действительно, я был под большим впечатлением от работ Святослава Рериха, хотя и работы Николая Константиновича очень люблю. Впервые я увидел их картины вживую на объединённой выставке в Москве в музее искусства народов Востока в 95-м году. Для меня это стало настоящим потрясением. Казалось, нет ничего прекраснее картин Святослава Рериха. Я смотрел, как он прокладывает цвета, как получаются такие сочетания, и поставил перед собой задачу овладеть этой техникой. Но дело в том, что они рисовали казеиново-масляной темперой, которой сейчас нет, и мне пришлось учиться получать те же оттенки с помощью поливинилацетатной темперы. Это как если бы музыкант взялся играть в одной тональности, желая получить звучание в другой. Так вот и я прокладывал цвет на ощупь, чтобы при высыхании краски получили нужный мне цвет. Это реально очень трудно — рисовать и видеть одно, чтобы получить в итоге другое. В своё время я много читал разной философской литературы, духовные поиски продолжались лет до 45, а в последнее десятилетие я в основном созерцаю. Очень о многом может рассказать сама природа. Поэтому я часто хожу, прошлым летом, к примеру, прошёл по Терректинскому хребту. Вот и сейчас, поговорю с вами и побегу пешком к отцу, от мастерской на площади Калинина до Владимировской, где живут родители. Отец недавно перенёс инфаркт, поэтому и на открытии нашей с ним выставки не был.
Отец
Владимир Иванович Копаев родился 31 января 1925 года в Славгороде Алтайского края. Через десять лет семья переехала в Новосибирск, где художественно одарённый ребёнок стал посещать кружок изобразительного искусства при Доме пионеров. Ещё школьником проявлял незаурядные таланты, рисуя копии известных картин. Но учиться профессии помешала война, в ряды Советской армии его призвали в мае 1943 года, служба длилась семь лет. Учёба в Белоцерковском военно-пехотном училище, служба в запасном стрелковом полку в Одесской области, затем — этапзаградкомендатура, ещё четыре года — гвардии сержант, командир пулемётного расчёта, и всё время службы — комсорг роты. После войны поступил в Костромское художественное училище. Как обладателя красного диплома его направляли учиться дальше — в Суриковскую академию, но он вернулся в Новосибирск, работал учителем рисования и черчения в школах, занимался творчеством, его работы были представлены на более чем 70 выставках.
— Отец не любит вспоминать о войне, разве что иногда что-нибудь расскажет, к примеру, как лежали они под поездом, прятались от бомбёжки немецкой авиации, вокруг рвались снаряды, и они чудом выжили. Знаю, что их часть дошла до Молдавии, что стояли они в Бендерах, и иногда во время обходов в группах среди гражданских поселений бесследно пропадали их товарищи, но это было война, а значит, случиться могло всякое. Счастье, что он выжил!
— На выставке немало ваших изображений — и в детском возрасте, и студентом. Отец вас часто рисовал?
— Да, и меня, и сестру Таню, старшую дочь, и моих друзей. За сидение, пока он делает набросок, каждому давал конфетку, как сейчас помню, «Мишка косолапый». Но мне, как правило, конфет не доставалось, потому что я был своим, но у меня были другие радости. Отец сажал меня на раму своего спортивного велосипеда, и мы ехали на этюды. Он работал, а я бегал за кузнечиками. Так что я всё время видел, как он рисует.
— Как художника Владимир Иванович вас многому научил?
— Да, и хоть отец меня очень любит, мы часто спорили. Уже когда я переехал на Алтай и стал писать пейзажи, он как приверженец реализма говорил: так не бывает, чтобы не было отражения или оно было холодных оттенков. Имелось в виду, что, по законам реалистической живописи, отражение в воде должно быть по цвету теплее, чем сами горы. А я доказывал, что там так и есть: отражение, если это водная гладь, на Алтае холоднее на порядок. Есть озёра, в которых вообще нет отражения, особенность здешних мест. Сейчас уже не спорим, конечно.
 |
| Новосибирский Государственный художественный музей. Выставка «Копаевы. Отец и сын». |
— Для самого Владимира Ивановича водная гладь и всё, что связано с обской природой, было близко?
— Мы жили в Мочище, на Оби, рядом бабушка и дедушка, родители отца. Он здесь много рисовал, эти места его всегда вдохновляли. Отец нашёл себя в реалистичном пейзаже, особенно хороши в этом смысле его последние работы — 2000-х годов.
— А эти удивительные миниатюры, где одним мазком точно передан силуэт! Они и сегодня пользуются большой популярностью. В чём секрет их обаяния?
— Делает он их действительно мастерски, мало кто из наших художников может так. Но сейчас, к сожалению, у отца село зрение. И то, что он не может писать, конечно, его мучает.
— Есть отдельная тема — из серии «На полевом стане». Там столько веселья, оптимизма, какие-то даже театральные петрушечьи мотивы просматриваются.
— Вообще, всё его творчество наполнено оптимизмом, он и сам очень позитивный человек. Но с этими работами, о которых вы говорите, случилась печальная история. Его не поняли и не приняли. Это было время нарождения так называемого «сурового стиля» — крупные черты лица, мощные руки, кулаки, ноги; тяжёлая поступь, фигуры в ряд. А у отца веселье — «Концерт на полевом стане», «Шутка», «Плясун», вы ещё не видели «Призывников», при виде которых у зрителей лица сами собой расплываются в улыбке. Так что всё осталось не востребовано…
В члены Союза художников Владимира Ивановича Копаева приняли только на седьмом десятке лет. Это при всём признании, которым он пользовался у современников, — его картины разошлись в десятки стран, и до сих пор он в числе самых покупаемых новосибирских живописцев. Что тут больше сыграло роль — «непробивная» натура самого художника или зависть коллег, замалчивающих его талант?
Иконы и Чухлома
С иконами в семье Копаевых связана особая история. Эмма Константиновна, мама и жена, родом из села Чухлома Костромской области. Они и познакомились с Владимиром Ивановичем в Костромском художественном училище. Учились в одной группе, соединили свои судьбы больше шестидесяти лет назад и всю жизнь оставались неразлучны. В доме Копаевых разговоры о способах нанесения красок, художественных приёмах и подвижничестве художников не иссякали никогда.
— Дед, мамин отец, Константин Смирнов, был большим оригиналом, всем своим детям дал «иностранные» имена на букву «Э» — Эмма, Эрик, Эдуард, исключением был Рафаил, а самый младший снова на «Э» — Эдмон, правда, в семейном кругу его звали Лимоном… Так вот как-то мама рассказала Вере Яковлевне Кашкалде, искусствоведу, сотруднице картинной галереи, что у неё на родине много брошенных церквей. И Вера Яковлевна отправилась в Кострому, получила разрешение в областном отделе культуры, а затем выехала в Чухлому. Сопровождал её тот самый Лимон, мой дядя — Эдмон Константинович Смирнов. Из той поездки она привезла немало икон, со временем они составили основу фонда русской иконы Новосибирской картинной галереи, и сегодня их можно увидеть в постоянной экспозиции художественного музея… И я планирую после окончания выставки часть работ оставить музею, средств на приобретение картин у них сейчас нет, так что нужно помогать.
Марина ШАБАНОВА
Фото Валерия ПАНОВА
Двойная выставка отца и сына Копаевых открылась в Новосибирском государственном художественном музее. Приурочена она к 90-летию со дня рождения Владимира Ивановича Копаева, художника-монументалиста, автора выразительных обских пейзажей, участника Великой Отечественной войны, и 55-летию его сына — Андрея Владимировича Копаева, чей талант раскрылся в ярких пейзажах Горного Алтая.
