15.05.18

Не могу молчать

Режиссёр из Санкт-Петербурга Александр БАРГМАН об актуальности Вампилова, театральной перпендикулярности и протестной энергии.

Александр Баргман живёт и творит на границе двух театральных профессий, органично существуя на сцене «в роли» актёра и талантливо перемещаясь за режиссёрский пульт в зрительном зале. Лауреат разнообразных театральных премий, отец-основатель театра «Такой театр», главный режиссёр театра имени В. Ф. Комиссаржевской, большой друг театра Сергея Афанасьева, где он поставил «Утиную охоту» Вампилова. Кстати, Александр Львович является официальным российским голосом Джонни Деппа — всеми любимый капитан Джек Воробей говорит голосом Баргмана, но поднимать эту тему режиссёр интеллигентно отказался.

 

— Александр Львович, знаю, что в текстах и драматургии вы ищете, прежде всего, отклик на то, что лично вас задевает. Вчера это был Мольер, сегодня Вампилов, а завтра Вырыпаев. На что откликнулась «Утиная охота»?

 

— В моей творческой жизни нет заранее продуманной драматургии как таковой — всё приходит само и само же уходит. Что касается конкретно этой пьесы, то, знаете, когда воздуха становится меньше, когда свобода за окном превращается в утренний туман, а стены сужаются, — всегда на сценах Советского Союза, а потом и России, ставилась «Утиная охота». Когда начинались некие послабления и локальные «оттепели», когда появлялся воздух, надобность в этой пьесе отпадала. Сейчас наступило такое время, когда каждый, как говорил Чехов, не знает всей правды, когда индивидуальность человека размывается и становится общест­ву неинтересной. Пришло вновь время этой пьесы — для меня конкретно. Потому что я чувствую, что линия исследования «лишних людей» — от Онегина через Печорина и Базарова к Зилову — сегодня не случайна. Сегодня мы все в какой-то степени лишние люди. Мы не лишние для самих себя и своих близких, но в потребительском мире мы, к сожалению, мельчаем. И для того, чтобы сохранить свой микромир, свою внутреннюю галерею, мы иногда преступаем через какие-то нравственные законы и ещё через что-то «общественно-социальное». Поэтому пьеса для меня не связана с конкретным контекстом советского времени, она давно уже не временная, а классическая — это в какой-то степени трагическая и грустная притча о человеке, который пытается обрести себя.

 

— Для идейных рецензентов советского пространства такие поиски самого себя получили наз­вание «зиловщины». А сам Виктор Зилов являлся для них примером беспробудного нарциссизма…

 

— Выношу за скобки всё, что он творит. В пьесе об этом написано, что он ведёт себя как нарцисс, как эгоист, что он постоянно обманывает, провоцирует и унижает. Но для меня Зилов, несомненно, талантливый человек, с маскарадным, карнавальным нутром. Он сам не отдаёт отчёт, что это всё в нём есть, но вокруг него всегда много народа, всегда густо, странно, ярко, страшно и опасно. С ним интересно, он непредсказуем, он поэтичен, ироничен и порочен — весь этот «букет» привлекает женщин и друзей. Я думаю, что фильм Балаяна «Полёты во сне и наяву» является размышлением на тему «Утиной охоты», поэтому такие полёты фантазии и воображения Зилова, его воззрения на женщин и друзей, пусть в преломленном пьяном сознании, в моём спектакле обязательно будут. Тем более что Зилова играет замечательный Андрей Яковлев, если бы я не знал, что он служит в этом театре, то я бы вряд ли взялся за Вампилова. Это уникальный артист, с ним очень интересно и тонко работать, он понимает, о чём идёт речь, и держит мою идею насчёт полётности Зилова. Потому что всё, что касается Зилова, его нарциссизма, того, что по сцене ходит «живой покойник», — это всё понятно, обо всём этом написано и часто это делается. Понятно, что Зилов истончается, он практически погибает, он опускается на самое дно одиночества и своей человеческой бездны. Есть такое понятие «мир вокруг коченеет»… Для меня важно, что Зилов не понимает и не принимает, что с ним происходит, — он живёт «сейчас» и пытается выкарабкаться любым способом. Во многом эта пьеса о желании и возможности спасения. Зилов пытается спасти себя, но как — он пока не знает. Его друзья и женщины тоже пытаются в любви, в семье, в иллюзиях ухватиться хоть за какой-нибудь смысл продолжения жизни в условиях «без жизни».

 

— Вы человек с повышенным уровнем «внутренней тревоги» в крови, остро реагируете на все перепады социального барометра. Как вы считаете, сегодняшние реалии идут на пользу российскому театру?

 

— Та протестная энергия, которая сейчас возникла в театре за последние годы, она работает только на благо театра. Потому что, театр существует вопреки, он всегда перпендикулярен времени, — чем конфликтнее и страшнее время, тем сильнее театр, тем мощнее его высказывания о жизни души и духа, о неистребимом. Сегодня, к сожалению, не ощущается ценность человеческой жизни. Можно задавить, обвинить и заставить молчать. Причём, без мотиваций и объяснений. Эта «политика умолчания» необоснованно высокомерная и, мягко говоря, странная. Это пренебрежение касается многих направлений: образования, медицины, культуры, социальной сферы…. Поэтому сегодня театр, как высказывание, как концентрация художественного слова, подобен мощной стреле. 

 

Что касается меня, то я не человек деклараций. Для меня выбор пьесы, подготовительная работа с командой и выход спектакля на сцену — очень интимный и субъективный процесс, это наша кухня, где не закон, а негласное правило — то, чем ты занимаешься, должно развивать тебя и поддерживать интерес к театру, к миру и к самому себе.

 

— Вы — блистательный актёр, лауреат Государственной премии, четырежды номинант «Золотой маски», имеющий большой опыт работы с известными российскими режиссерами. Почему занялись режиссурой?

  

— Попробовал, понравилось. 

 

— Я читала, что вам не нравится «псевдопсихологический театр».

 

— Выражение «псевдопсихологический театр» имеет отношение к штампам и стереотипам психологического театра — их миллионы, я сам ими страдал. Я не люблю психологическую многозначительную предсказуемость — это когда мы занимаемся психологическим театром и имитируем психофизическую жизнь. Я считаю, что в театре есть нечто мощнее и сильнее, чем имитация. Мы же все знаем законы, по которым приходим в театр: зритель — художественно, искренне обмануться, а наша задача — художественно и честно, отчаянно и кроваво сделать какое-то своё предложение. Поэтому нужно идти куда-то выше, чем просто имитировать жизнь человеческого духа.

 

— Некоторые профессии становятся своеобразной «бронёй»: к примеру, в клиническую психологию идут в основном те, кто хочет залатать «внутренние дыры». От чего защищает вас театр?

 

— Театр меня защищает от меня самого. Не просто защищает, а порой спасает от жизни, от собственного несовершенства, от бытовухи, от раздражения. Надо сказать, что не всегда у театра это получается. И, несмотря ни на что, прекраснее театра ничего, наверное, нельзя представить. В репетиционном процессе, в игре на сцене так или иначе мы исследуем человека во всех его проявлениях, со всеми его чувствами и слабостями.

 

— Сколько лет продолжается ваша дружба с Сергеем Афанасьевым и его театром?

 

— Больше десяти лет. В 2008 году я поставил на сцене этого замечательного театра спектакль «Карл и Анна» — по произведению немецкого прозаика и драматурга Леонгарда Франка. Сергей Николаевич был первым человеком, который позвал меня ставить спектакль за пределы Санкт-Петербурга, это был первый спектакль, который я делал на выезде. С Сергеем Николаевичем у нас случилось головокружительное родство душ, это потрясающий режиссёр высокого уровня, и я благодарен ему за наше сотрудничество.

 

Наталия ДМИТРИЕВА | Фото Валерия ПАНОВА

back

Новости  [Архив новостей]

x

Сообщите вашу новость:


up
Яндекс.Метрика