Новосибирск и Новосибирская область: свежие новости, объективный анализ, актуальные комментарии

Андрей ПРИКОТЕНКО о том, что ждёт театр после реинкарнации и почему зрителю стоит научиться молчать?

Выпускник ЛГИТМиКа Андрей Прикотенко в качестве режиссёра-постановщика работал в театрах Москвы, Риги, Санкт-Петербурга, Орла. Его постановка «Эдипа-царя», получившая спецприз «Золотой маски» и «Золотой софит» как «Лучшая режиссёрская работа», объехала несколько стран. C 2007 по 2009 год был художественным руководителем Рижского русского театра им. М. Чехова. Спектакль «Тартюф» в новосибирском «Красном факеле» в постановке Прикотенко отмечен несколькими премиями, в том числе в четырёх номинациях «Золотой маски» в 2007 году. В театре «Старый дом» Андрей Прикотенко ставил свой дипломный спектакль «Саня, Санька, Александр...». Полтора года назад его «Вишнёвый сад» на этой сцене произвёл настоящий фурор у критиков и зрителей, а по итогам сезона был удостоен «Парадиза» за режиссёрскую работу и лучшую мужскую роль. И вот новая премьера «Sociopath» — уже в качестве главного режиссёра театра.

— Андрей, о чём рассказывает ваш новый спектакль? И есть ли у него литературная основа?

— Текст я написал сам, это вариация на тему одного очень известного сюжета. Зритель, когда придёт на спектакль, сразу поймёт, что за сюжет.

Премьеру покажем и в театре, и в лофт-парке «Подземка». Здесь много пространства, в самом «Старом доме» нет репетиционного помещения. Мы об этом говорили с министром культуры Новосибирской области, он готов пойти навстречу, собирается построить репетиторий. Это первый театр в моей жизни, где нет репетиционного пространства —  так, конечно, работать невозможно.

— Верно ли, что в театре для этого спектакля перестраивается зрительный зал?

— Мы переделываем и сценическое пространство, и зрительный зал. Заранее, ещё летом, готовясь к спектаклю, проделали большую работу: ставили кресла на специальные платформы для того, чтобы их можно было быстро снимать и расставлять.

— Думали ли вы, что театр, в который вас приглашают главным режиссёром, будет закрыт полиэтиленом в течение нескольких месяцев?

— Вы знаете, я воспринимаю то, что содрали штукатурку с этого здания, как метафору. Это классно, что обнажили красивую старинную кирпичную кладку — мускулистую сущность этого здания. Обретя первоначальную архитектурную форму, дом, на мой взгляд, стал изящным. И этот жест потянул за собой желание поменять полностью всю айдентику театра. Мы сейчас разрабатываем новый логотип, новое лицо, интерфейс театра. В фойе сделаем новые цветовые акценты, высветим надписи, которые являются программными в деятельности нашего театра. Повесим на стены афиши, портреты выдающихся театральных деятелей, поэтов, драматургов и наших артистов, конечно. Так что перемены внешние потянули за собой целую волну преобразований.

— Когда режиссёр приезжает работать из такого города, как Санкт-Петербург, нам, местным, кажется, что это временно. Но вы так глубоко проникаете в реинкарнацию здания, что есть ощущение — театр для вас стал Домом?

— Я в меньшей степени ощущаю этот театр Домом — может быть, потому, что ушло то время, когда театр представлялся уютным домашним пространством. На мой взгляд, сейчас театр интересен другим, он по-настоящему привлекателен средоточием человеческих энергий. Я вдруг обнаружил, что артисты «Старого дома», в частности, занимаются какими-то очень любопытными вещами: к примеру, проводят поэтические вечера, работают с детьми, устраивают чтения — и все эти вещи улетают куда-то на периферию. А я говорю: давайте соберём это всё в театре, станем делать у нас поэтические вечера, пусть эти энергии аккумулируются внутри одного пространства — вот, что мы сейчас пытаемся сделать. Ищем в Новосибирске людей, которые помогли бы нам создать новое лицо театра, новых драматургов. Хотим сделать спектакль о том, что такое Новосибирск, какая в нём бурлит человеческая энергия.

— Это надо понимать буквально — вы хотите поставить спектакль о Новосибирске?

— Да, для этого уже приглашён режиссёр Миша Патласов, перед ним стоит задача — сделать спектакль о Новосибирске, рассказать о нём с помощью человеческих историй. Михаил приедет сюда, будет исследовать материал, встречаться с людьми — например, с Александром Гинтером, директором лофта «Подземка», у него потрясающая судьба, это история поволжских немцев, которые были переселены сюда с исконных территорий… Михаил попытается разобраться, что же такое — лицо Новосибирска, какой он — новосибирский тип. Возможно, он формируется только сейчас, после века, прошедшего со времени основания города, для этого ведь должно пройти время.

— Если вернуться к премьере: по-вашему, социопат — распространённый сегодня тип?

— Да, в виду некоего нравственного кризиса, в котором оказался человеческий вид, это, как мне кажется, самый распространённый тип — прямое следствие Онегина, Печорина, Зилова из «Утиной охоты»: рефлексирующего персонажа, который в конце концов переродился в социопата — человека, уставшего рефлексировать по поводу несовершенства человеческой природы, несовершенства окружающего мира, — и понял, что человечество находится в глобальном кризисе, из которого выйти невозможно. Это нравственный кризис, кризис христианства, кризис культуры. И этот тип избрал для себя определённую позицию — остался интересен только сам себе, внутри своего собственного мира, и совершенно бесчувственен к окружающему. Так получился наш социопат.

— Судя по аннотации к спектаклю, есть нечто, что роднит этот тип со Стивеном Хокингом и его книгой «Мир в ореховой скорлупе», повествующей о природе пространства и времени.

— «Мир в ореховой скорлупе» — эта фраза взята Хокингом из шекспировского «Гамлета». Это Гамлет говорит: я могу быть властелином внутри своей вселенной — необъятного пространства, замкнутого в ореховой скорлупе. Там, внутри своего сознания, я являюсь полным хозяином, там я ощущаю себя счастливым, полностью реализовавшимся. Это пространство внутри существа, которое могло быть практически лишено возможности двигаться. И Хокинг — яркое олицетворение этой мысли: человек может быть властелином вселенной внутри пространства своего сознания.

— Когда эта идея начала вас мучить? И что подготавливало появление спектакля?

— Я всё никак не мог найти сюжет с героем, рефлексирующим по поводу совести в современном мире. И текст, который написан мной, — это попытка найти путь такого героя, не верящего в раскаяние, сомневающегося в том, что можно искренне верить в Бога. Человека, который покрыт коростой современного цинизма: таким количеством информации я обладаю, что в меня ничто не может попасть, ничто не может меня тронуть.

— Как вам кажется, с каким ощущением зритель должен уйти после спектакля?

— С ощущением, что мир прекрасен, а человек в нём — венец Божественного творения… Да-да, всё равно мы об этом всегда говорим. Всё равно пытаемся воспевать человеческую природу, говорим, что человек — удивительное, прекрасное существо.

— Ваши постановки очень выразительны по цвету. Вы изначально представляете себе спектакль как живописное полотно?

— Это, скорее, про «Вишнёвый сад», просто он имеет отношение к импрессионизму начала ХХ века. Раневская приезжает из Парижа, где в это время самый расцвет импрессионизма, экспрессионизма. Там есть Монмартр, там творят Моне, Тулуз-Лотрек, Пикассо, Модильяни. Почему-то это не учитывается постановщиками, когда они берутся за «Вишнёвый сад». Мы же попытались воссоздать эти мотивы.

— В каком районе Питера-Ленинграда прошло ваше детство? Какие «мотивы» заложены в вас самом?

— Это район Охты. Мост Петра Великого, Заневский проспект как продолжение Староневского и Невского проспектов, река Охта. Очень красивый район.

— Мальчишкам же всегда хочется полазать, какой он — непарадный Петербург?

— У нас много было такого — гаражи, коробки, подворотни. Это была своя детская компания, с которой я занимался в хореографическом ансамбле.

— «Юный ленинградец»?

— Да. Мы до сих пор с этими ребятами поддерживаем отношения, общаемся, дружим. Мы часто ездили на выступления в Концертный зал «Октябрьский». И там любили играть в такую игру: делились на две команды, одна должна была догонять другую. Убегали через подворотни, через подъезды, какие-то чердаки и крыши. Так я изучил эту территорию: 1-я Советская, 2-я Советская, 3-я и так до 9-й Советской, Греческий переулок. Мы там все входы-выходы знали.

— И сейчас могли бы с закрытыми глазами пройти? Как это бывает с человеком, который, взрослея, до мелочей помнит свои детские пути.

— Наверное, это бывает, когда пространство детства от тебя как-то удалено. Я же там и сейчас бываю часто, живу. Мне вспоминается другое. Это было в Белоруссии, куда я ездил совсем маленьким, к бабушке, оттуда родом мой отец. И вот там, я помню какие-то пути-дорожки, которые, как мне кажется, остались до сих пор, и я мог бы по ним пройти. Хотя, может быть, всё уже изменилось, столько времени прошло. Какие-то тропинки, по которым я спускался к реке, убегал в лес, собирал по пенькам опят. Ещё там было кладбище посреди поля и дорога…

— Если говорить о труппе «Старого дома», вы как человек, окончивший актёрский факультет, довольны ей или приходится где-то наращивать «мускул»?

— И то, и другое. Труппой я доволен, она хорошая, сильная, даже очень сильная. Окажись она сейчас где-нибудь в Москве или Санкт-Петербурге, был бы лучший театр. Но вместе с тем есть и проблемы: надо добирать, кого-то дотягивать, наращивать, с кем-то прощаться — это нормальный процесс.

— «Старый дом» действительно много экспериментирует, работает в направлении современного актуального театра и вместе с тем ставит такие гиперреалистичные постановки, как «Господа Головлёвы».

— В последние годы театр очень интересно развивается. Собственно, я и решил прийти сюда из-за ощущения энергичного современного театра. И очень большие молодцы те, кто его развивал и развивает. Я всегда говорю, что я только подхватываю тенденцию. В этой попытке переосмыслить театр и сделать новый «Старый дом» и Оксана Ефременко, и Степан Звездин, и, конечно же, директор театра Антонида Горяевчева, и все артисты — большие молодцы!

— Есть зрители, которые готовы принимать эксперименты, но есть и те, кто приходит в театр отдыхать. Вы готовы к тому, что зритель не всегда адекватно оценит вашу работу?

— Я дозрел до того, чтобы воспитывать зрителя. Мне, например, очень не нравится, что люди здесь позволяют себе комментировать спектакль во время действия. Я понимаю, если ты сидишь дома, расслабленный, с бутылкой пива, можешь говорить всё, что хочешь, но тут, в театре, нравится тебе спектакль или не нравится, попадает он в тебя эмоционально или нет, ты должен вести себя как в обществе. У нас же на каждом спектакле зрители позволяют себе комментарии. До такой степени это дошло, что я даже собираюсь выступать перед спектаклем с просьбой, чтобы люди этого не делали.

— Не только выключили телефоны…

— Про это я вообще молчу. Мне не понятна эта поза: я не умею отключать свой телефон. Не так уж сложно научиться. Зачем тогда в театр ходить? Развлекаться? Нет, мы всё-таки претендуем на то, что обращаемся к мыслящим людям. Нам интересен диалог с людьми, которые не застыли в понятиях «классика», хорошо прикрыться этим понятием, мало что про это понимая. Недавно на «Вишнёвом саде» слышал разговор двух дам: этого в тексте не было — видимо, режиссёр придумал. При этом они не удосужились накануне освежить в памяти текст. На самом деле люди борются не за классику, а за то, к чему привыкли. Ведь Чехова, как и других классиков, в своё время критиковали, как сейчас критикуют современное искусство. Это всегда было, есть и будет. Мещанство неискоренимо. Убогая, мещанская, варварская позиция — прикрыться тем, что ты называешь классикой, и чтобы тебя не тревожили, чтобы это не противоречило твоим узким представлениям о том, что есть человеческая культура. Но уважать другое мнение, научиться его понимать, относиться к другому мнению (драматургов, режиссёров, артистов) как к чему-то, что также имеет отношение к искусству — это выше сил многих зрителей. Так не будет! Будем с этим воевать. Будем привлекать, звать к нам зрителя думающего, подвижного — таких в Новосибирске очень много.

— Профессия режиссёра очень ответственная; кроме того, сейчас так много людей судит о том, что может режиссёр делать, а что нет.

— Давайте оставаться в рамках российского законодательства. Там не написано, что режиссёр кому-то что-то должен. Когда начинаются такие рассуждения, мне всегда хочется обратиться к закону. Именно он регулирует наши отношения, а не чьи-то умозаключения. Одному кажется, что надо делать так, другому — иначе… Нужно уважительно относиться друг к другу и соблюдать закон — вот самый лучший рецепт.

— Откуда вы сами черпаете идеи, мысли, энергии? Какие книги читаете, что смотрите?

— Стараюсь читать современную литературу. Последнее моё потрясение — Ирвин Уэлш, шотландский романист, автор нашумевших книг, по которым поставлены фильмы. Мне нравится роман «Зулейха открывает глаза» Гузели Яхиной, этой постановкой мы закроем нынешний сезон. Я смотрю современные фильмы: к примеру, «Три билборда на границе Эббинга, Миссури» Мартина МакДонаха — замечательное кино, и такого сейчас много. Слушаю современную музыку. Мне нравится всё, что делает рэпер Oxxxymiron, его поэтические тексты. Меня интересует современная архитектура. В нашем быстро меняющемся мире много по-настоящему вдохновляющих вещей.

Марина ШАБАНОВА | Фото Валерия ПАНОВА